Иностранные связи - Элисон Лури

Однажды гулял я сам по себе

И что-то бубнил сам я себе,

И вдруг мне кто-то сбоку бубнит:

Себя ты, дружок, не лишай уж любви.

О себе ты подумай, побалуй себя,

Иначе кому ты нужен тогда.

Английская народная песня

Холодным ветреным февральским утром на самолет, вылетающий десятичасовым рейсом в Лондон, садится женщина, а следом за ней — невидимый пес. Зовут женщину Вирджиния Майнер, ей пятьдесят четыре года, низенькая, невзрачная, не замужем, — одним словом, из тех, кого никто никогда не замечает, хотя мисс Майнер — преподаватель в престижном университете, автор нескольких книг и крупный специалист по детской литературе, исследование которой сейчас бурно развивается.

Невидимый пес, по пятам следующий за Винни, — ее домашний дух; зовут его Фидо, и олицетворяет он жалость Винни к самой себе. Это грязно-белая, лохматая, средних размеров дворняга, похожая на вельш-терьера; пес то идет тихонько за ней по пятам, то скулит и тяжело дышит, путаясь под ногами, а в хорошем настроении носится вокруг Винни — так и норовит повалить на землю и покрыть слюнявыми собачьими поцелуями. Винни знает, что Фидо хочется вместе с ней на самолет. Надо бы его оставить дома, как уже не раз бывало, когда она уезжала за границу, но на этот раз, видимо, не получится: уезжает она надолго, да и другие причины есть.

Винни отправляется на полгода в Англию, работать по гранту. Там, под известным в профессиональных кругах именем В. А. Майнер, она продолжит свое исследование игрового фольклора школьников. Летит Винни не в первый раз, и путем проб и ошибок ей удалось свести все неудобства и расходы к минимуму. Она всегда выбирает дневные чартерные рейсы, желательно такие, где не показывают фильмов. Если бы позволяли средства, Винни заплатила бы полную стоимость, лишь бы улететь побыстрее (она простояла в очередях уже без малого час), но это ненужная расточительность. Грант небольшой, так что к деньгам надо относиться бережно.

Принято считать, что женщина, тем более пожилая, должна быть терпеливой. Однако Винни ждать не любит и, если только есть возможность, никогда не ждет. Вот и сейчас, извиняясь тоненьким любезным голоском, она ловко прокладывает себе путь среди менее опытных пассажиров, которые не могут найти свои места, нагружены непомерным багажом или обременены детьми. По пути через кухню в конец салона и обратно Винни обходит встревоженную толпу неотесанных деревенщин с дорожными сумками в наклейках «Сан-Турз». Вы еще и абзац до конца не дочитали, а Винни уже пробралась к своему месту у иллюминатора, возле выхода из салона для некурящих, остановившись только затем, чтобы взять с полки «Лондон таймс» и журнал «Вог». (Когда самолет поднимется в воздух, стюардесса, конечно, раздаст пассажирам газеты и журналы, но самых любимых Винни может не хватить.)

Как у нее давно заведено, Винни проскальзывает на свое место и расстегивает сапожки. В одних носках становится на сиденье и открывает шкафчик наверху (роста в ней всего пять футов с небольшим, так что иначе не дотянуться). Достает оттуда две подушки и синий плед, бросает их на соседнее кресло, рядом со своей сумочкой и журналами, тем самым деликатно заявляя на кресло свои права — на случай, если место ничье, а скорее всего, в феврале, да еще в середине недели, так оно и есть. Засовывает в шкафчик поношенный плащ на шерстяной подкладке, мягкую бежевую шляпу из фетра и светло-коричневую шерстяную шаль с набивным рисунком — теперь никто не посмеет сунуть что-нибудь сверху, разве что среди попутчиков попадется совсем уж грубиян. Не без труда захлопнув дверцу, Винни устраивается в кресле. Сапожки ставит под сиденье, рядом с коробкой беспошлинного хереса «Бристоль Крим», и надевает дорожные тапочки. Одну подушку кладет под голову, другую на ручку кресла. Наконец, приглаживает жесткие стриженые волосы с проседью, откидывается на спинку и со вздохом защелкивает ремень поверх желтовато-коричневых юбки и свитера.

Винни отдает себе отчет, что сторонний наблюдатель может осудить ее маневры, а ее саму счесть беспардонной эгоисткой. В Америке, где самовлюбленность и напористость поощряются у молодых и красивых, невзрачные пожилые женщины должны быть скромны и неприхотливы — чем меньше занимают они места и вдыхают воздуха, тем лучше. Ну конечно! — думает Винни. Если летишь с кем-то из близких или хотя бы знакомых, тебе и пальто убрать помогут, и подушку подложат под голову, и газету принесут, и поговорят с тобой, если захочешь.

А как быть тем, кто путешествует в одиночку? С какой стати Винни Майнер, чьи интересы почти всю жизнь ущемляли, должна забыть о собственном удобстве? Зачем позволять, чтобы твою шляпу, пальто и прочие вещи уродовали те, кто моложе, крепче, красивее? Неужели придется семь-восемь часов полета провести без подушек, дрожа от холода, листая прошлогодний «Панч», и сойти с самолета с распухшими ногами и красными глазами, слезящимися от рвения соседей-курильщиков? Как Винни частенько повторяет про себя — но никогда не говорит вслух, чтобы никого не обидеть, — почему бы о себе не позаботиться? Ведь больше некому.

Подобные внутренние монологи для Винни дело обычное, однако сейчас ей не до них. В ее шумном вздохе, с которым она откинулась на жесткую спинку синего плюшевого кресла, прозвучало не облегчение, а горечь. К полету Винни готовилась чисто механически, и если бы не люди вокруг — разрыдалась бы от боли и обиды, заливая слезами страницы «Лондон таймс».

Двадцать минут тому назад, в зале ожидания, будучи еще в прекрасном расположении духа, Винни прочла в одном из центральных журналов страны презрительный отзыв о работе, которой она посвятила жизнь. Проекты такого рода, — говорилось в статье, — есть не что иное, как пустая трата государственных денег, торжество мелкой, никому не нужной псевдоучености, свидетельство общего упадка гуманитарных наук в сегодняшней Америке. Кому нужно исследование детского дворового вздора? — вопрошал автор, некий профессор Л. Д. Циммерн, преподаватель английского языка в Колумбийском университете. — В ответ на этот вопрос мистер или мисс Майнер, несомненно, примется рассуждать об историческом, социальном и культурном значении стишка «Хоровод мы ведем», выискивая доводы в свою пользу, но они будут малоубедительны.

Обиднее всего, что незаслуженные нападки напечатал «Атлантик», самый любимый журнал Винни вот уже более тридцати лет. Она выросла в предместьях Нью-Йорка и преподает в университете на севере штата, но в душе осталась верна Новой Англии. По мнению Винни, американская культура, отдав в конце XIX века бразды правления Нью-Йорку, сделала гигантский шаг назад; хорошо еще, что «Атлантик» по-прежнему издается в Бостоне. Именно с этим журналом связывает Винни мечты о том, как ее работа получит признание. Она не раз представляла, как это будет: письмо из редакции со стандартными вопросами; первое интервью любознательному, преисполненному почтения журналисту; название готовой статьи; наконец, тот миг, когда коллеги в университете Коринф и по всей стране откроют журнал и увидят на глянцевой странице ее имя, напечатанное знакомым изящным шрифтом. (Честолюбие Винни, при всем его постоянстве и пылкости, весьма скромно: она ни разу не воображала свое имя на обложке «Атлантик».) А потом будут изумленно-радостные улыбки друзей; кривые усмешки недругов — тех, кто недооценивает и саму Винни, и ее работу. Увы, их намного больше, чем друзей.