Классно быть Богом - Тибор Фишер

Луизе

Ты знаешь, когда все плохо. Все плохо, это когда ты звонишь знакомым, и никто тебе не перезванивает. Все плохо, когда ты приходишь домой и видишь, что воры выбили дверь в квартиру, украли только замок (единственную более или менее ценную вещь во всем доме) и оставили тебе записку, в которой советуют “взять себя в руки и уже что-то делать”.

Это совсем не смешно, когда происходит с тобой.

Я долго пытался жить честно, как порядочный человек. Я действительно очень старался. Но все без толку…

– Ну, рассказывай, – говорит Нельсон.

Мы с ним не виделись несколько лет. Он ждал меня в китайском ресторане, терпеливо листая меню. Старых школьных друзей мы всегда представляем себе такими, какими они были раньше, и меня удивило, что Нельсон не просто не опоздал, а пришел раньше. Для него это было противоестественно.

Нельсон был школьным другом, который нравился моим родителям. Уже тогда, в нежном возрасте, он мастерски манипулировал людьми, и мои предки могли быть спокойны за будущее страны, когда Нельсон, всегда аккуратно причесанный и умытый, здоровался с ними подчеркнуто вежливо. В отличие от остальных моих школьных друзей, которые только мычали себе под нос что-то нечленораздельное. Моя мама всегда была рада Нельсону, и я, в общем-то, тоже был рад, но значительно реже.

Лишь однажды у мамы возникли какие-то подозрения. Как-то вечером, когда Нельсон заехал за мной, и я уже собирался выходить, она удивленно спросила: “А ему еще не рановато водить машину?” Наверное, потому, что у Нельсона тогда не могло быть водительских прав. Чтобы их получить, ему надо было быть на два года старше, но поскольку это была угнанная машина, вопрос наличия прав не имел первостепенного значения.

Мы с Нельсоном и Биззи катались по южному Лондону. Когда тебе только исполнилось пятнадцать и ты рассекаешь по городу в угнанной тачке – такого пронзительного удовольствия от поездок на автомобиле ты не получишь уже никогда в жизни. Мы останавливались у какого-нибудь ресторана и заказывали дорогую еду (креветочный коктейль, бифштекс, шоколадный торт с вишней), за которую Нельсон расплачивался одной из украденных кредиток. Подобным образом мы развлекались достаточно часто, и только однажды нарвались на неприятности, да и то не с полицией и не с проницательными официантами, заподозрившими неладное. Нельсон – обычно внимательный и аккуратный водитель – случайно подрезал микроавтобус, набитый какими-то бешеными бугаями, в два раза нас старше, в два раза мощнее и имевшими численное преимущество в те же два раза. Они гонялись за нами почти целый час, и я в первый раз в жизни увидел, как Нельсон испугался. Первый – он же последний.

– Как жизнь? – интересуется Нельсон. Нормальный, вполне ожидаемый вопрос.

Но сейчас у меня в жизни такой период, когда подобных вопросов хочется по возможности избежать.

– Хорошо, – отвечаю. Мы оба знаем, что это неправда.

В каждой школе есть свой Нельсон: гадкий мальчишка, который звонит в школьный секретариат и сообщает о бомбе, подложенной в здание; который ворует из сумок учителей конверты с экзаменационными билетами; который ездит на каникулы во всякие экзотические страны, причем дорогу туда ему оплачивают какие-то совершенно незнакомые люди, а дорогу обратно – иностранное правительство, согласно установленным правилам депортации нежелательных элементов. В возрасте от двенадцати до восемнадцати лет Нельсон имел все шансы надолго засесть за решетку. Я так думаю, не проходило и дня, чтобы он не совершал хоть какого-нибудь уголовно наказуемого деяния. И тем не менее он ни разу не загремел в полицейский участок – у нас в Англии. Нам всем казалось, что он был рожден либо для виселицы, либо для славы самого знаменитого мошенника всех времен и народов. И что стало с Нельсоном в итоге? В итоге жизнь выбила из него всю дурь.

Женатый, отец двоих детей, Нельсон работает торговым представителем какой-то компании, производящей наручники. Вообще-то компания производит и другие товары, но наручники – ее главная специализация. Нельсон рассказывает мне парочку пикантных историй о своих заморских клиентах, которые, к примеру, требуют, чтобы компания вернула им деньги, если кровь засыхает в замке наручников, и их потом невозможно снять с тел.

Мы с ним родились в один день, а это значит, что он как бы мое отражение, но в кривом зеркале. Мы вспоминаем ту ночь, когда нас едва не прибили. Вспоминаем все наши самые отчаянные проделки. Посмеяться над ними как следует можно только, когда мы вместе. Для этого мы и нужны друг другу. Мы видимся с кем-нибудь из школьных приятелей? Нет, не видимся. Уже много лет. Но даже если бы и виделись, ничего интересного они бы нам не рассказали. Когда тебе сорок, жизнь небогата событиями.

Не то чтобы я сильно нуждаюсь в напоминании, но когда я смотрю на Нельсона, то лишний раз убеждаюсь, насколько суров и тяжел этот подзатянувшийся марафон. Причем Нельсон, он не дебил и не лентяй.

– За последние четыре года я даже рубашки себе не купил, – сетует он.

Его дочь хочет стать врачом, и он копит деньги ей на обучение. Мы оба высказываемся в том смысле, что цены сейчас – это ужас, а не цены. И особенно на еду. Он с трудом может позволить себе скромный ужин в дешевом китайском ресторане, а для меня это вообще недоступная роскошь. Это и есть средний возраст мужчины: меньше волос, больше скаредности.

– Почему во всех китайских ресторанах такой дрянной кофе? – риторически вопрошает Нельсон, тыкая ложечкой в бурую жидкость у себя в чашке. – Я в парикмахерской не был сто лет. Меня жена стрижет. – Он изображает пальцами движения ножниц. Может, старение – это обратный процесс? По-настоящему ты живешь лишь в промежутке от двадцати до тридцатника: что-то делаешь, как-то крутишься, пытаешься чего-то добиться. А потом на тебя вдруг начинает валиться все разом, и этот завал уже не разгрести, и ты вновь возвращаешься в детство – только в усталом, выдохшемся варианте, – когда нельзя делать, что хочется, и кто-то, кто даже не знает, как это делается, стрижет тебе волосы.

Но, как бы там ни было, я в этой гонке иду последним. Да, Нельсон платит огромный процент по закладной, но у него есть закладная. У него паршивая работа, но она все-таки есть. Пенсионное обеспечение в перспективе. Двое детей. У всех наших знакомых, даже у самых тупых и во всех отношениях неприятных, есть хоть что-то.

– Давай я сам расплачусь за ужин, – предлагает Нельсон, и я даже и не пытаюсь выступить с притворными возражениями. На всякий случай. А то вдруг он передумает.

– Ну, а с бабами у тебя как? – интересуется Нельсон.

– Да никак.

Нельсон ждет, что я как-то конкретизирую свой ответ, но я молчу.

– М-да, брат, что-то тебе не везет…

Если ты сам утверждаешь, что ты невезучий, это может быть правдой, а может быть и неправдой. В Палате мер и весов нет эталона для измерения степени человеческого везения, и, как правило, размышления о собственной невезучести – это не более чем проявление жалости к себе. Но когда друзья начинают высказываться в том смысле, что тебе наглухо не везет, это уже серьезный повод для беспокойства.