Папатека - Анна Никольская Страница 5

– Хм.

– Не понимаю твоего скепсиса, мой юный друг. Маэстров обучит тебя нотной грамоте и возьмёт с собой в мировое турне! Ты увидишь весь мир, ты побываешь в лучших операх Европы! Ты узнаешь, что такое скрипичный ключ, – покосился он на витиеватый саркофаг, в котором лежал дирижёр, – и раскроешь все тайны сольфеджио!

– Нет, это не моё, – привычным тоном сказал я, на ходу разглядывая саркофаги. – Так, а это у нас кто? В разноцветном гробу?

– Василий Семёнович Мумриков, художник-маринист. Он великолепно изображает морские пейзажи и…

– Не подходит. А это?

– Андрей Павлович Непопонов, потомственный циркач, заслуженный артист…

– А вон тот – в формочке от пирожного?

– Как же, как же – Аркадий Геннадьевич Блинохвостов! Кондитер-виртуоз! Заметь, все папы в моей папатеке наивысшего качества! Все как один!

– Это я уже заметил, – кивнул я и продолжил поиски.

В общем, на то, чтобы из этих мегазалежей пап выбрать кого-то одного, у меня ушло добрых полночи. Кажется, я пересмотрел их всех – а пап в коллекции господина Бенджамина было о-го-го сколько! Причём он не соврал и не преувеличил: папы здесь были просто потрясающие! Скалолазы и космонавты, полицейские и моряки, актёры кино и театра, учёные, инженеры, строители, изобретатели, шахтёры, хирурги, депутаты Государственной думы, спортсмены, силачи, писатели и даже один настоящий король из Африки! А кроме того – все как один писаные красавцы! Ни одного лысого, толстого или слишком худого, ни единого кривоногого или горбатого папы в папатеке у господина Будь-Благодарен-Бенджамина не было.

Я устал. Я так устал, что у меня подкашивались ноги и кружилась голова. Я уже не хотел никого выбирать, у меня просто не было сил – все папы слились передо мной в одну большую лепёшку. Они все стали вдруг на одно лицо, и я уже не видел между ними никакой разницы. Поэтому, когда под утро терпение старика подошло к концу (он то и дело поглядывал на часы и позёвывал), я взял и ткнул пальцем в первого попавшегося папу.

– Вот этого беру, – устало выдохнул я и уселся прямо на пол. Стульев у них в папатеке не было.

– Прекрасный выбор! – в очередной раз поддержал меня господин Бенджамин. – Лев Клементьевич Павлинов, двадцать семь лет, разведён, ребёнок шести лет.

– А кто он по профессии?

– Фотомодель, – отчего-то смутился старик.

Но мне уже было всё равно.

– Так ты берёшь? – уточнил он.

– Беру.

– Грандиозно! – обрадовался папатекарь. – Тогда подпишем контракт.

– Какой контракт? – насторожился я.

– Ну как же? Договор проката. Ты берёшь у меня напрокат Льва Клементьевича Павлинова, а я у тебя – Максима Ильича Половинкина.

– Кого-кого? – сразу не понял я.

– Твоего папу, – ласково улыбнулся старик.

– Подождите, мы так не договаривались…

– Вот теперь и договоримся. – С этими словами он вынул из кармана договор, свёрнутый в трубочку, и протянул мне.

Я развернул его и попробовал прочитать. Только у меня ничего не получалось – буквы были словно живые. Они то и дело перебегали с места на место, меняя порядок слов и предложений. Я старался вчитаться и уловить хоть мало-мальский смысл, но всё напрасно.

– Я это не буду подписывать, – наконец сказал я. – Даже не уговаривайте. Своего папу, даже такого плохенького, я никому не отдам.

Старик помрачнел.

– Смею тебе напомнить, что совсем недавно ты сам мечтал о том, чтобы он пропал без вести.

– Откуда вам это известно? – Я ошарашенно уставился на папатекаря. Значит, всё-таки читает мысли.

– Мне многое известно, – отозвался старик каким-то нехорошим голосом. Угрожающим, я бы сказал. – Рассуди сам, вернёшься ты домой с этим Павлиновым, – он пренебрежительно кивнул на саркофаг в форме подиума, – а там твой отец. Что ты ему скажешь? Двум папам в одном доме, между прочим, не место.

Точно! Старик сто тысяч раз прав. Я же совсем об этом не подумал! Ведь как отнесётся мой папа к приходу нового? Это ясно как день – отвратительно он отнесётся! Вспомнить хотя бы Просперо Гонзалеса – мой отец конкуренцию не приемлет ни под каким соусом! Тем более под соусом из нового папы.

Выход один – подписывать контракт. Ради папиного же блага. Ничего, полежит в папатеке чуток, отдохнёт, выспится на всю оставшуюся жизнь. А что? Эта мысль мне начинала нравиться всё больше и больше. Это же выход, грандиозный выход из моего ужасного положения! От проката выиграют все: я, папа, папатекарь, Павлинов, в конце концов! Это же… Это же всё равно что летние каникулы посреди зимы! То есть осени, но не суть.

– Считайте, что мы договорились! – решительно сказал я и размашисто подписал последнюю страницу договора.

– Хороший мальчик, – выдавил из себя полусантиметровую улыбочку старик. Он нажал какую-то кнопочку на стене, и оттуда тотчас выдвинулся ящик. Господин Бенджамин аккуратно положил в него контракт, и ящик захлопнулся. – Теперь ты на всех законных основаниях являешься полновластным обладателем отличного нового папы. Прими мои соболезнования.

– Вы хотели сказать поздравления? – поправил я.

– Именно вот, – опять невразумительно заговорил старик.

– Послушайте, а как быть с моим папой? Мне его когда к вам привести?

– Волнуйся не. Уладили мои помощники всё уже.

– Да? Ну в таком случае я пошёл. Вы мне не завернёте нового папу? – пошутил я.

Но старик не рассмеялся. Он даже не улыбнулся краешком губ, хотя вообще-то после подписания контракта полагается радоваться и жать друг другу руки.

В общем, он вытолкал меня в коридор, даже не позаботившись о том, как я найду дорогу назад. Сказав лишь, что новый папа будет ждать меня дома по прибытии.

Он ещё что-то такое сказал, но я уже не разобрал. Да и, признаться, мне было всё равно. Поскорей хотелось попасть домой, поесть, поспать и начать новую жизнь.

С новым папой.

Глава 4
Самая котлетная

– Витя, вставай! – услышал я. – Не то проспишь школу!

Я моментально открыл глаза и всё понял. Я понял, что ночью мне приснился кошмарный сон. Очень натуральный, надо сказать: я до сих пор был в поту, а уши горели, как будто меня за них выдрали.

Мне сразу стало легче: выходит, никакой ссоры с папой вчера не было? Значит, я ему ничего лишнего не наговорил? Или всё-таки наговорил, а потом уснул и сейчас проснулся?.. Где-то в животе шевельнулась совесть – надо пойти всё-таки извиниться.