Гардарика - Елена Чудинова Страница 2

Но не успел отец отереть пот, как сделалось ясным, что степняк скакал от него хоть и безумно, да не бесцельно. Вдали показались три всадника, верно, то была часть разбойничьего отряда, посланная налегке вперед. Увидев князя Ростислава в одиночестве над телом своего вожака, они со всех сил поскакали к нему.

Разъяренный сражением, князь Ростислав и не подумал уклоняться от схватки, хоть бы и неравной. И хотя он погиб в ней, но поражения он не потерпел! Иссеченное тело его дружинники нашли рядом с порубленными телами троих печенегов.

Так рассказал мне гонец, я же слушал, но удерживался от слез, поскольку рассказ его предназначался князю.

Через два дня дружинники в дом воротился не отец, но его бездыханное тело. Везли его на носилках, укрепленных меж двумя лошадьми. Окровавленное же седло его собственного любимого коня было пусто.

К недоуменью моему коня этого, любимого отцовского вороного пятилетка дивных статей, прозваньем Бурун, так и поставили в стойло заседланным.

Тихие и благочинные похороны княгини еще дробились в душе множеством светлых воспоминаний, но похороны князя оказались вовсе другими. «Женское дело голубиное, — говаривали дружинники и бояре, — а как не почтить смерть воина старым обычаем?»

Непонятны показались мне эти слова. Уж никак не могли они значить, что тело отца хотят предать языческому огненному погребению. Сам видал я накануне, как в ограде семейного нашего храма святой Ольги добрые монахи рыли глубокую могилу. Где как, а у нас в Ведове могилы в земле роют монахи, прочий люд страшится по суеверию и браться за такое дело. В наших краях кладбища христианские встречаются покуда много реже, нежели рукотворные холмы, возведенные над пеплом в просторе полей. Но ветры и дожди постепенно точат верхушки земельных насыпей, а просторные покуда кладбищенские ограды понемного заполняются крестами. И все же кладбищ люди побаиваются, в особенности старики. Матушка объясняла мне не раз, что сей пережиток языческий не к чести христианину. С нею сызмала посещал я могилы дедушки с бабушкою, с нею сажал на них красивые цветы по весне. Теперь цветочный ковер разрушен лопатами — там, где предстоит упокоиться князю Ростиславу. Но о каком же обычае тогда речь?

Последнюю ночь свою на земле князь Ростислав ночевал не в опочивальне, а в церкви. Восковые свечи всю ночь ярко освещали храм, а добрые монахи читали над ним часы. Облаченный в кольчугу, украшенную золотыми накладками, в красном корзне, подбитом мехами, с чеканным золотым обручем на голове, он спал в дубовом гробу, таком тяжелом, что утром, после панихиды, его выносили из храма восемь человек. Когда гроб покинул церковное крыльцо, к погребальной процессии присоединился конюший, что вел в поводу заседланного по-прежнему отцовского коня.

Буруна подвели к разверстой могиле. Да уж не хотят ли они убить славного скакуна, как то делалось в старые времена?! Хоть сердце мое и плакало от горя, но кулаки невольно сжались. Я решился воспрепятствовать гибели благородного животного.

«Ты дуброва моя, дубровушка,

Ты дуброва моя зеленая,

Ты к чему рано зашумела,

Преклонила свои веточки?»

— запели молодые девушки, каждая из которых несла в руках сноп алых маковых цветов. Тут я обратил вниманье на то, что монахи больше не поют, да и в процессии их боле не видно. Кто-то подал мне знак первым бросить в могилу горсть земли.

«Из тебя ли, из дубровушки,

Мелки пташечки вон вылетали,

Одна пташечка оставалася,

Горемычная кукушечка!»

— продолжали девушки печальными голосами. Многих из них я знал по имени либо в лицо, но теперь все они казались какими-то незнакомыми. Были они босы, в грубых рубахах, с распущенными косами.

Конюший расстегнул подпруги и снял с конской спины окровавленное седло.

«Что кукует она день и ночь,

Ни на малый час перемолку нет?»

— пели девушки.

Конюший совлек теперь с коня попону.

«Разорено у ней тепло гнездышко,

Плачут детушки, кукунятушки!»

Конюший снял с Буруна узду. Конь встряхнул головою и заржал. К радости моей, никакой угрозы для отцова любимца я не видел. Напротив, люди расступились перед ним влево и вправо. Бурун постоял мгновенье, словно раздумывая, а затем поскакал прочь.

— Не печалься о добром коне, — негромко сказал мне кто-то рядом, я не понял в толпе, кто. — Удел его отныне легок. Будет он пастись на воле, но никогда не понесет на себе человека.

Девушки между тем осыпали свежий холмик могилы маковым цветом.

Словно во сне, покинул я вместе с прочими кладбище. Хотелось мне укрыться в палатах и никого не видеть в сей день, но то было нельзя. На княжем парадном дворе уж были расставлены столы для поминального пира. Расставлены столы были в неполный круг, а скамьи вдоль них протянули только с наружней его стороны. Это сделалось понятным, когда люди расселись.

На середину круга вышли шестеро молодых парней с одной стороны и шестеро с другой. Снявшие верхнее платье, они были только в рубахах и ноговицах, заправленных в сапоги. В руках все выступившие держали короткие односторонние мечи.

— Любо потешиться старым обычаем! — молвил один из стариков за столом, поднимая корчагу с хмельным медом.

Выступившие разбились на пары, и, поклонясь друг дружке в пояс, принялись биться на своих мечах. А бояре и дружина продолжали пировать, любуясь зрелищем борьбы. Я понял, что по князю справляется погребальная тризна, обычай языческий, но язычество переживший. Раньше считалось, что воин, покидающий этот мир, должен быть провожаем зрелищами боевой потехи.

Пешие звенели мечами, а из конюшен уж вывели во двор полдюжины отцовых коней. Задудели рожки, забили бубны. Некоторые из пирующих, выскочивши из-за столов, бросились к коням и враз поскакали со двора. Верно, намеревались они ристать наперегонки вокруг города.

Меж тем посреди круга осталось только пять пар. Один из воинов ловко выбил из руки и другого меч, после чего оба сели за стол. Тут же обоим, и победителю и побежденному, поднесли браги. Все громче становились голоса пирующих, поминавших, как отец бил печенегов. Кто-то громко жалел, что надо бы де в память такого славного воина хоть вокруг земляной могилы да очертить огненный круг из соломы. Другие его унимали-урезонивали.

Другой костер уже разгорался в небе, закатный. Неужто пир продлился целый день? Уж давно воротились с ристанья конные и победитель осушил почетный рог вина. Уже дерущихся на мечах сменили кулачные борцы, что кружили, схватясь друг за дружку, гнули друг дружке хребты, врастали в землю, чтоб не упасть…Звучали песни и причитанья, били бубны, рдело небо, рдело, как маковый цвет на сырой земле, на свежей могиле.

Только ночь окутала все молчанием и покоем.

Надолго запомнилась мне эта погребальная тризна!