Бесстрашный Пекка - Ханну Мякеля Страница 12

— Стой! — завопил Волк. — Отставить!

Волкохраны, уже мчавшиеся к камере с кувшином воды и буханкой чёрного хлеба, остановились.

— Воду и хлеб Лесовику не давать ни в коем случае!

Волк потёр лапами голову, пытаясь что-нибудь придумать. «Хитрость моя, хитрость, — молил он, — куда же ты подевалась?» И наконец — видимо, благодаря трению — у него возникла блестящая мысль!

— Лесовичок, миленький, — сладко пропел Волк, — старый приятель… скажи, пожалуйста, а какую еду ты не любишь?

Лесовик ответил не задумываясь — ведь многие современные продукты он просто терпеть не мог:

— Корнфлекс не люблю и вообще всякие хлопья, особенно с молоком, мёд не люблю… Землянику тоже… Не говоря уже о печенье в шоколаде. Потому что в один из самых тяжёлых моментов моей жизни, в кукольном домике одной маленькой девочки, мне пришлось питаться одним печеньем.

Волк радостно завопил:

— Слыхали, волкохраны? Вот это всё и тащите ему, да поживей! А заодно и всем остальным! — И он потирал лапы, совершенно счастливый: какое замечательное наказание для всех заключённых он придумал!

Волки разбежались в разные стороны; захлопали двери, зазвенела посуда. И хотя казалось невероятным, что в Волчьем Замке можно что-либо отыскать среди громоздившегося кучами хлама, приказ выполнили быстро: вскоре появились чашки, плошки, коробки с корнфлексом и молоко. Всё это пропихивалось сквозь прутья решёток и жадно расхватывалось пленниками. Чудеса! Мёд был настоящий, вересковый, собранный дикими пчёлами, а земляника — не какое-нибудь прошлогоднее варенье, а почти как свежая, из морозильника! Медведь обнял банку с мёдом обеими лапами, не веря своим глазам: он в жизни не слыхивал, чтобы с заключёнными в тюрьмах так обращались!

Волк подобрался вплотную к каморке Лесовика, чтобы полюбоваться на его мучения, И в самом деле, было чем любоваться: несчастный Лесовик скрючился над своей миской. Эта еда напоминала ему о давних временах, которые он совсем не желал бы воскрешать в памяти. Но голод всё же победил: передёрнувшись от отвращения, Лесовик погрузил ложку в хлопья с молоком.

— Вкусно, правда? — спросил Волк, облизываясь. «О-хо-хо, — подумал он про себя, — как чудесно наконец-то по-настоящему насладиться чужими мучениями!»

И всякий раз, когда Лесовик в отчаянии мотал головой, сердце Волка наполняла беспредельная радость. Он до того увлёкся наблюдениями над Лесовиком, что совершенно не замечал, что происходит в остальных каморках, а если бы заметил, его наверняка хватил бы удар. Медведь лизал мёд и глотал молоко как одержимый; Филин тоже не уступал ему в скорости.

— Хлопья… — бормотал он, — поджаренные… с орешками… Я таких не пробовал с того самого дня, когда по оплошности залетел на склад гастронома…

Лисонька косилась на них немножко презрительно: чавкают и хлюпают, как выводок поросят. Сама она умела есть изящно и гордилась этим. Такую жадность выказывать не годится — всё-таки на свете есть ещё хорошие манеры… праздники, балы… красивая одежда… элегантность…

Но когда перед её носом возник красный смерзшийся ком, Лисонька на минутку даже зажмурилась от блаженства.

— Это, наверное, земляника! — выдохнула она. — Красная… Ой! Именно такая, как описывала тётушка Вострушка!

Но ком был слишком большой, чтобы разом затолкать его в рот, и Лисоньке пришлось усердно поработать ложкой, чтобы отделить всего одну ягодку. Она катала земляничину во рту от одной щеки к другой и морщилась — до чего ж холодная! Но когда ягода понемножку оттаяла, Лисонька ощутила странно знакомый, позабытый вкус. Он напомнил детство, маму, запах и тепло её мягкого длинного меха. Наверное, когда-то мама давала ей землянику на сладкое!

Волку тем временем надоело любоваться на Лесовика, и он вскочил обратно на свой трон.

— Приказываю каждый день давать им то же самое! — крикнул он волкохранам. И зевнул: поздняя ночь всё-таки, предрассветный час. Он вдруг почувствовал волчий голод и рявкнул:

— Принесите немедленно бадью браги! Да… и жареных рябчиков! — И задумался: чего бы ещё заказать? — И музыку давайте, а то тишина как на похоронах! Я хочу смотреть на танцы и слышать радостный смех! Да набросайте под ноги соломы! Пошевеливайтесь, вы!

Не прошло и нескольких минут, как приказания были исполнены, потому что привычки Волка уже хорошо изучили и всё, что он мог пожелать, находилось под рукой. И скоро Волк уже прихлёбывал брагу из здоровенной кружки, развалившись в своём кресле, как какой-нибудь восточный паша.

Но только настроение у него отчего-то совсем упало, можно сказать валялось на полу. Музыка почему-то звучала тоскливо, а танец волкохранов напоминал просто неуклюжее топанье. «Эх, лучше бы, верно, вздремнуть, — подумал Волк. — А утром опять можно устроить разные забавные штуки. Поразвлечься. Придумать что-нибудь эдакое… и для других заключённых». Волк залпом допил брагу, шлёпнулся на топчан позади трона, укрылся коричневым пледом и моментально захрапел: хватив браги, он спал крепче всех волков на свете.

Волкохраны прекрасно это знали: тут же, не мешкая, они ухватили бадью с брагой и поволокли её в свою дежурку. Вскоре оттуда уже доносились весёлые крики и шум. Опытные волкохраны рассчитывали, что Волк теперь проспит несколько часов и не нарушит их веселья. Наступила наконец и для них свободная минута.

Свет факелов трепетал на сквозняке, один за другим язычки пламени сникали и чахли, пока не угасли совсем. Лесовик, позёвывая, смотрел от нечего делать на двух волкохранов, оставленных сторожить тронный зал. Они выглядели не слишком бдительными — один даже задремал, прислонившись к стене. Второй тоже смотрелся не слишком-то бодро, да и вообще в нём было что-то странное. Лесовик вглядывался, вглядывался… Этот волк казался очень и очень знакомым! Лесовик мог бы даже поклясться, что где-то он его встречал. «Невозможно! — думал он. — Ведь я не знаком с волками — никогда с ними не водился. — И он решил выбросить эту чепуху из головы. — Старческий склероз, провалы памяти, — тихонько урезонивал он себя, — лучше постараться уснуть, пока тихо». Лесовик закрыл глаза и вскоре, будто последовав примеру Волка, захрапел.