Ни за какие сокровища - Вера Фальски Страница 8

Эва слышала, как отец мечется между кухней и комнатой, словно пытаясь заглушить отчаяние и прогнать гнетущую тишину, которая заполнила дом после отъезда участников траурной церемонии. У нее сейчас не было сил его утешать. Эва по очереди брала стопки одежды и перекладывала их на кровать. Скоро полки опустели. Девушка взглянула на черные мешки, лежавшие на полу. Нет, она не могла поступить с этими вещами, последней памятью о маме, как с мусором. Эва стащила со шкафа потертый чемодан, который помнил еще семидесятые годы, положила его на пол рядом с одеждой и стала аккуратно складывать в чемодан вещь за вещью, как будто готовя их для важной поездки. «Так и есть», – подумала Эва. Она отправляла маму в самую важную поездку. Эта мысль немного ее утешила. Это вовсе не уборка. Она просто должна собрать вещи маме, которая переехала куда-то очень далеко.

– Что-то наверняка тебе там пригодится, мамочка.

Эва вернулась к шкафу. Она передвигала плечики, пока не наткнулась на то, что искала: выходное платье – одна из немногих, если не единственная, красивая вещь, принадлежавшая маме. И другая – свитер с большими выпуклыми пуговицами. Эва сложила свитер и спрятала в чемодан. Потом сняла платье и провела рукой по ткани. Снова нахлынула волна воспоминаний. Родители крестят маленькую Марысю. Они улыбаются то друг другу, то орущему маленькому чудовищу, как они с Ханкой тогда думали о младшей сестре. То было хорошее время: отец несколько месяцев назад бросил пить, и финансовое положение семьи улучшилось – деньги, которые он зарабатывал в хозяйстве, не расходились непонятно как и куда. По случаю крестин мама сшила это платье у Валчаковой из Ваплево – из красивой ткани в бело-фиолетовых цветах, приталенное – и выглядела в нем, как молоденькая девушка. После службы семью и самых близких соседей пригласили на обед в саду. Примерно как сейчас на поминки, только тогда повод был радостным. Все сидели за длинным столом под липой, вокруг бегали собаки и дети, Марыся спала в коляске, а мама суетилась вокруг гостей, счастливая удавшимся приемом. Она носила из кухни добавку, а потом пироги с легкостью, которую у нее редко можно было увидеть, и широкий низ ее платья летал по воздуху…

Эве на глаза навернулись слезы. Она встала перед зеркалом на дверце шкафа и приложила платье к себе. Они с мамой были почти одного роста, и на первый взгляд платье подходило идеально.

– Я оставлю его себе, хорошо, мамочка? Ты не будешь сердиться, правда?

Завибрировал телефон в кармане. Сообщение от Марека! Она потрясенно всматривалась в смайлик с поцелуем – это был его первый признак жизни с того дня, как Эва уехала из Ольштына. Виртуальный поцелуй. Ничего больше. Он не потрудился написать хотя бы одно слово, которое выражало бы его чувства в эту минуту. Трудно поверить… В один миг она поняла, что та жизнь – до ТОГО дня – относится к другой эпохе, в которую уже нет возврата. Никогда больше не будет так, как раньше. Эва осознала, что за последние дни в ней выросло что-то новое, что-то грубо и без предупреждения отбросившее в сторону ее беспечность и врожденный оптимизм. Теперь она не могла думать ни о прошлом, потому что оно ассоциировалось с мамой, ни о будущем, потому что было слишком больно понимать, что ее там не будет. Было только здесь и сейчас – и усилие, которое нужно сделать, чтобы жить дальше, минута за минутой. Невероятно, как много может измениться за такой короткий срок. Собственно говоря, все.

Эва смотрела на сообщение – такое абсурдное, такое нелепое в сложившейся ситуации – и чувствовала, что ее разбирает смех. Это была первая за несколько дней живая реакция после эмоционального и умственного отупения, в котором она пребывала. В общем, это было неплохо. Эва ухватилась за нее: «Он что, думает, что мне четырнадцать лет? Кретин!» Она нажала «Удалить», и телефон подтвердил: «Сообщение удалено». И что теперь делать? Смогут ли они договориться снова, сможет ли она предать забвению его безумие? Эва даже подпрыгнула, когда зазвонил телефон.

«Иисус, еще и звонит? Я не собираюсь с ним разговаривать…»

Но в трубке раздался глубокий голос профессора Яроша:

– Как ты, Эва, держишься?

– Бывало и получше. – Эва знала, что с ним не нужно играть в галантность.

– Догадываюсь, – сказал профессор и вздохнул. – Послушай, – продолжил он через мгновение, – я знаю, что это не лучший момент, неудобно звонить по такому делу, но у меня нет выхода… Ты должна отправить во Францию аннотации трех дополнительных работ. И Жан-Жаку нужно больше образцов. Обязательно отправь статью о применении капиллярного электрофореза в исследовании исторических объектов.

– Да, хорошо, отправлю… – Эва отвечала невнимательно, с трудом переключаясь на мышление, подходившее для той жизни, ДО случившегося.

– Подожди, только не волнуйся. Это не значит, что шансов меньше. Ты лучшая, у меня нет ни малейших сомнений. Просто он должен иметь подтверждение… Эта стажировка – очень важный вопрос. Отправь как можно быстрее – и все будет хорошо.

– Договорились. – Режим планирования и укладывания очередного элемента в мозаику запускался в голове Эвы медленно, но последовательно. – На когда это нужно? – Она вдруг поняла, что тут, дома, нет Интернета. И даже если воспользоваться Сетью в школе у Сильвии, у нее нет при себе материалов. – Нужно отправить это из Ольштына. Я приеду так быстро, как только смогу.

Когда Эва вышла из родительской спальни, отец сидел в кухне, сгорбившись над столом, с догорающей сигаретой в руке. Посмотрел на нее.

– Может, тебе помочь? – спросил он.

– Нет, папа, не нужно. Я почти закончила.

Девушка собрала тарелки со стола и принялась их мыть.

– Эвуня, что бы я без тебя делал…

Эва повернулась к отцу. Она видела, как его лицо с каждым днем словно сжимается. Они никогда не были близки. Его алкоголизм и безответственный подход к жизни привели к тому, что Эва не могла пробудить в себе теплые чувства к нему. Не могла простить отцу того, кем он стал. Ведь когда-то было иначе: он был сыном уважаемых хозяев, единственным ребенком, наследником их земли и стада молочных коров. Так называемая хорошая партия. Он окончил техникум, принял хозяйство и, пока были живы его родители, неплохо справлялся. Но когда их не стало, все чаще шел не в поле, а в кабак – как будто не мог обходиться без надзора и руководства, не мог самостоятельно принимать решения. А мама была слишком мягкой, не могла сказать «СТОП». К моменту, когда родился Бартек, от большого хозяйства осталось немногое, ведь долги нужно было отдавать.

Эва подошла и положила руку отцу на плечо. Он судорожно схватил ее и поцеловал. Эва не знала, как на это реагировать: обычно на нежность отца пробивало, когда он был пьян, трезвым же скупился на ласку. Но девушка не убрала руку. Отец плакал, ежеминутно вытирая нос рукавом. Седые волосы его растрепались. Эва закрыла глаза. Выдержать это было трудно.

– Ты едешь в Ольштын? – спросил отец срывающимся голосом. По-видимому, он слышал ее разговор с Ярошем.

Эва выпрямилась. Чувствовалось, что они затрагивают тяжелую тему.