Жена моего мужа - Адель Паркс Страница 76

— У тебя бывают такие дни, когда ничего не получается, как бы ты ни старалась?

О да. Когда мальчики были еще маленькими, иногда все попытки убедить их, подкупить или добиться чего-то угрозами оказывались бесполезными. Были времена, когда дети слишком часто били друг друга, намеренно ломали вещи или неустанно выплевывали еду на стол, я порой ощущала, что теряю чувство собственного достоинства и надежды на будущее.

— Порой я пробую разные способы, но ничего не помогает. Я истощила запас идей и не знаю, где найти ответы, — говорит Люси.

Я с изумлением смотрю на Люси и вижу нечто такое, что в любой другой женщине приняла бы за уязвимость и отчаяние. Наверное, я ошибаюсь. Я всматриваюсь еще пристальней, пытаясь найти следы разочарования и нетерпимости — черты, которые, на мой взгляд, больше соответствуют Люси.

Я продолжаю:

— Материнство огромно. Это бесконечный поток любви. Дети хотят, требуют и нуждаются в каждой унции твоей энергии, энтузиазма, воображения и терпения. А когда ты полностью выжата и опустошена, они требуют еще больше. И чудо состоит в том, что в девяноста девяти случаях из ста мы находим, что еще дать.

Лицо Люси теряет свою привычную свежесть, и я борюсь с желанием протереть его вместе с лужами, оставшимися после вечеринки. Она выглядит опустошенной. Несомненно, она поняла: что бы я ни сказала в дальнейшем, каким бы секретом по поводу поддержания дисциплины у детей ни поделилась, у нее нет сырья для претворения этого в жизнь.

— Хочешь бокал вина? — предлагаю я.

Она кивает.

Я наливаю нам по бокалу. Я ощущала себя ужасно несчастной со дня свадьбы. Мне казалось, что мне на шею совершенно несправедливо повесили еще один дурной поступок, совершенный Люси. Вид Люси, уныло сидящей за моей стойкой для завтраков, помогает мне воспрянуть духом. Мне даже становится весело.

— Ты думаешь, здесь есть какой-то секрет, да, Люси? Нечто такое, к чему ты еще не подобрала ключик? Ты предполагаешь, будто стоит тебе туда проникнуть, как материнство превратится в кусочек торта. Вот почему ты утруждаешь себя беседой со мной.

Люси настолько бесстыдная, что даже не отрицает этого.

— Что ж, ты права, — добавляю я.

Люси наклоняется поближе ко мне. Она выглядит взволнованной. Ей отчаянно хочется получить ключ к решению проблем. Она, несомненно, думает, что я сейчас сообщу ей, будто дисциплину можно купить в горшочке, как она обычно покупает дорогие кремы для лица, способные отсрочить старение.

— Секрет состоит в том, что большую часть времени большинство из нас хочет, чтобы в нас нуждались самым всепоглощающим образом. Большую часть времени большинство из нас не хочет ничего менять. Я часто слышу, как люди говорят, что дети могут быть жестокими или отвратительными, и это правда. Но обычно при нормальных обстоятельствах дети бывают любящими, забавными, искренними и добрыми. И они обладают нежной кожей, которая кажется восхитительной, когда они вдруг заключают тебя в объятия, уравновешивая радость материнства и сопутствующие заботы и труд.

У Люси лицо становится таким, словно она проглотила нечто отвратительное, в голову приходит мысль о холодной брюссельской капусте и заплесневелом хлебе.

— Но бывают и плохие дни, Люси, времена, когда кажется, будто материнство — синоним слова «неудача». Я помню случай, когда мальчикам было около четырех лет, то есть уже достаточно большие, чтобы что-то понимать, и они не захотели идти пешком домой из библиотеки. Внезапно хлынул ливень, и мы оказались среди огромных, глубоких луж, и ни одного такси поблизости. Мальчишки повалились мертвым грузом на асфальт, и никакие аргументы, ни принуждение, ни сладости не могли заставить их сдвинуться с места. Тогда мне пришлось прибегнуть к насилию и тащить их по улице. А они завывали и пинались. И все мы при этом кричали как безумные. Как только мы оказались дома и я дала мальчишкам молоко с печеньем, они тотчас же позабыли об инциденте, а я проплакала всю ночь.

— Ты все принимаешь слишком близко к сердцу, Роуз, — говорит Люси.

Я бросаю на нее холодный взгляд:

— Я плакала, потому что ненавидела тебя и Питера, но больше всего ненавидела себя саму, но никогда не испытывала ненависти к мальчикам. Я по-прежнему любила их. Я сочувствовала их неумению доходчиво выразить свои потребности, жалела их, потому что они так устали. Ты меня понимаешь, Люси? Это нелегко. Материнство — непростая вещь. Тебе следует с этим примириться. В этом-то весь секрет. Это и придает смысл всему.

Мы сидим в тишине и прислушиваемся к тиканью кухонных часов и звукам компьютерной игры, в которую мальчики играют в гостиной. Я смотрю на свой бокал с вином и размышляю, не было ли излишней вольностью, что я призналась ей, как когда-то ненавидела ее. Я порой и сейчас ненавижу ее. Самое странное, что мне это глубоко безразлично. В конце концов молчание нарушает Люси:

— Ты, наверное, считаешь меня ужасной матерью, не правда ли, Роуз?

— С каких это пор тебя волнует мое мнение?

— Кое-что из сказанного тобой имеет смысл. Я сама стала в последнее время приходить к подобным выводам.

В голосе ее звучат уверенность в своей правоте и самодовольство. Я больше не могу этого выносить.

— Ты пришла к подобному заключению, выкуривая сигаретку после совокупления с Джоу?

Люси не успевает ответить, поскольку в этот самый момент на кухню заходит Питер. Они с Ориол уже в пальто, и он держит пальто Люси распахнутым так, чтобы она могла проскользнуть в него.

— Извините, что нарушаю вашу беседу, дамы, но, полагаю, нам пора домой укладывать Ориол спать. Спасибо за вечер. Думаю, все прекрасно провели время.

Я так не сказала бы.