Причуды богов - Елена Арсеньева Страница 7

Оказалось, он учился в школе подпрапорщиков.Это несколько погасило романтический нимб, уже сиявший вокруг его золотоволосойголовы. Юлии, часто видевшей подпрапорщиков в их черных пелеринах в Лазенках,где школа помещалась, совсем недалеко от Бельведера и от прогулочных аллей, покоторым русские дамы катались верхом, они казались необычайно угрюмыми инеприязненными существами. К тому же отец всегда был против обучения польскоймолодежи польскими же наставниками, уверяя, что там насаждают идеи возрожденияВеликой Польши и школа подпрапорщиков – хорошая пороховая бочка, так же,впрочем, как Варшавский и Виленский университеты. Однако все подпрапорщики,вместе взятые, это одно, а вот Адам – совсем другое! Прогулка с ним по Новику,а потом по Краковскому предместью, до самой Замковой площади, вдоль стены,опоясывающей Старый город, показалась Юлии упоительной. Руки ее были нагруженытеми самыми букетиками из братков, левконьев, румянок, о которых она такмечтала! Адам, верно, решил не оставить без внимания ни одну цветочницу.Конечно, ни от одного из своих поклонников Юлия и помыслить бы не моглапринимать такие бесцеремонные подношения, но сейчас по варшавским улицам рядомс этим пригожим будущим подпрапорщиком шла вовсе не одна из богатейших невестРоссии, Юлия Аргамакова, а Юленька Корф, приехавшая из России навестить своюдальнюю родственницу, служившую горничной у супруги генерала Аргамакова. Онарешила уж не вовсе завираться, однако и в придуманном не стеснялась, уверенная,что ее упоительное своей внезапностью приключение едва ли будет иметьпродолжение. Однако, прощаясь с нею у маленькой калитки на задах аргамаковскогодома, Адам вдруг робко попросил о новом свидании.

Юлия растерялась. Об этом она и мечтать несмела! Все происходило в точности как в той оперетке про отчаянную герцогиню. Ивсе-таки – бегать на свидания! С мужчиной! Будто какая-нибудь горничная! «Нет,настоящая эмансипе!» – тут же поглядела на это Юлия с другой стороны и внерешительности взглянула на Адама, всем сердцем желая сказать «да» – и боясьэтого.

Адам с улыбкою взял ее за руку – из целей тойже маскировки Юлия не надела перчаток – и поднес к губам. Но не приложилсяпочтительно, а повернул ладонь и, тихонько подышав на нее, провел губами отзапястья к кончикам пальцев, щекоча нежную кожу своим теплым дыханием и шепча:

– Придете, панна Юлия?

Он не целовал ладонь – только касался ещешепчущими губами, и эти щекочущие прикосновения вдруг отняли у Юлии силы. Дрожьпрошла по телу от груди до бедер, затаилась в самом секретном местечке,отозвалась сладкой судорогой. Она почувствовала, как загорелось лицо. Вырваларуку. Метнулась в калитку, не позаботившись запереть ее за собой, но успевотчаянно шепнуть в ответ:

– Приду! Приду! Ждите!

* * *

Вот так все это и началось, но если АдамКоханьский оказался столь самонадеян, чтобы вообразить, будто именно онпрельстил и соблазнил эту сорвиголову, то он ошибался. Прельстили еенедозволенная свобода, смелость обхождения и уверенность, что наконец-то онасама решает участь свою.

Ей не раз приходилось слышать споры отца сматерью: в кого дочка такая уродилась? Отличаясь почти портретным сходством сотцом, Никитою Аргамаковым (разумеется, естественно смягченным и приглаженнымровно настолько, чтобы дерзкое обаяние отца сделалось главным очарованиемдочери), она унаследовала от матушки своей, Ангелины, скрытую пылкость чувствпри показной мягкости и нежности – внешность весьма обманчивую! Романтическийтревожный дух ее, замкнутый в слишком тесной сфере, бился как птица в дорогойклетке. И не зря князь Никита Ильич при виде дочери частенько вспоминал, какпринц де Линь сказал Екатерине Великой: «Если бы вы родились мужчиной, то,конечно, дослужились бы до фельдмаршала!» И ее ответ: «Не думаю. Меня убили быв унтер-офицерском чине!»

Вот из таких была и дочь его, про которую дажеденщики говорили, мешая восхищение с неодобрением: «Не девка, а ветер изкрымских степей!» Юлия качалась на качелях, едва не перекидываясь черезперекладину, стремглав носилась в горелки или скакала без седла, запрыгивая наконя с ходу, с разбега. Отец, видевший в ней враз и дочь, и сына, которого онтак и не дождался, шутки ради научил ее стрелять и фехтовать, и делала это Юлияпреизрядно. Не отставала дочь от отца и на охоте, которой тот предавался сострастью, ибо она напоминала ему войну. Когда князь Никита Ильич, в военнойфуражке, накинув на одно плечо бурку, верхом на отличной лошади, как бы влитыйв нее, молодцевато отправлялся в отъезжее поле в сопровождении многочисленныхпсарей, одетых в охотничьи чекмени [16], с перекинутыми через плечо рогами и ссобаками на сворах, Юлия непременно была рядом, причем не в модной амазонке ина английском седле, а одетая по-мужски и по-мужски верхом, и никакие уговорыне могли ее от этой привычки отучить. Ни отец, ни мать и не догадывались, чтоЮлия таким образом отвоевала себе отнюдь не свободу движений на охоте! Свободунравов!

Многих женщин томили стеснительные нравы тоговремени, и они пытались протестовать против отжившего порядка вещей ребяческойудалью, подражанием мужчинам, убежденные, что независимая жизнь уравновешиваетположение женщины с независимым положением сильной половины рода человеческого.Дамы и даже барышни категорично заявляли: «Довольно! Теперь не старая пора!»,начали курить в обществе, носить платья на манер мужской одежды и сапоги,стричь волосы, вольно вступать в общую беседу. В Варшаве все знали некую дамуиз хорошей семьи, которая даже голосом подделывалась под молодых людей, авечерами расхаживала по улицам в военной шинели и на вопрос будочников [17]: «Кто идет?»отвечала: «Солдат!»

Рядом с такой детской, безотчетной жаждойсвободы существовал протест более яркий, хотя столь же безрезультатный. Израззолоченных чопорных гостиных, из приличных бальных зал особо горячие,несдержанные головы кинулись в кабаки и рестораны, закружились в шумных оргияхс шампанским, презрев все нужные и ненужные условности, подражая разгулу икутежам мужчин.

Новая жизнь, новые нравы, новые веянияпроникали всюду, не просветляя, а опьяняя головы. Женщинам хотелось привольной,другой жизни, но какая она вне кутежа, вне грубости, они понять еще не могли.Ища свободы, находили разнузданность, распущенность. Ну а для таких пылкихнатур, как Юлия, живших не умом, а сердцем, никем не руководимым, вольнопредававшимся фантазии, желанная свобода и воля сводились прежде всего ксвободе в любви.