Время расставания - Тереза Ревэй Страница 65

«А есть ли у меня финансовые возможности поглотить предприятие Гольдмана?» — спросил сам себя взволнованный Андре. И администрация еще должна одобрить предложение. Многие коллеги по цеху заинтересованы в приобретении прибыльной фирмы. В любой области человеческой деятельности существуют люди, которые без зазрения совести готовы воспользоваться подвернувшимся случаем, нажиться на чужом несчастье. Уже не одно предприятие стало легкой добычей для таких дельцов, главная заслуга которых в том, что они принадлежат к «арийской расе».

— Конечно, Макс, если я могу оказать тебе эту услугу… Но я сразу хочу внести ясность в наши коммерческие отношения. Смена владельца — временная мера, вызванная исключительными обстоятельствами. Наступит день, и предприятие Гольдмана будет возвращено законному владельцу.

Печальная улыбка осветила лицо Макса.

— Сначала нам потребуется победить этих проклятых фрицев.

— Не в первый раз нам сражаться с ними, старина.

Макс скептически покачал головой.

— Как ты отнесешься к тому, чтобы отослать Юдифь и ваших мальчиков к Валентине? — продолжил Андре. — Ты же знаешь, Монвалон находится в свободной зоне. К тому же там климат полезнее для здоровья детей.

Максанс был ненамного старше обоих мальчиков Макса, и у младшего сына Гольдмана были слабые легкие.

Макс встал с кресла, его лицо было очень напряженным.

— Я даже думать не хочу, что события могут принять столь печальный оборот. Моя мать уехала в Ниццу, к кузине. Но мой тесть — старый больной человек, а Юдифь никогда не согласится бежать из Парижа, оставив родителей на произвол судьбы.

— И все-таки ты должен поговорить с ней, — настаивал Андре. — Мы оба знаем, что многие еврейские семьи уехали из страны еще до объявления войны. В последние годы, приезжая в Лейпциг, я не раз видел последствия нацистского антисемитизма. Я не верю, что несчастного Рудольфа Гана выпустят из Бухенвальда.

Макс встал и взял перчатки.

— Я все это знаю, но у нас не может произойти ничего подобного. Мы — французы. Петен никогда не опустится до такой низости. И потом, не забывай, что у меня есть удостоверение ветерана боевых действий. Пошли, я приглашаю тебя на обед, — с наигранной жизнерадостностью воскликнул Гольдман. — Нам надо как следует отпраздновать это дельце, не так ли? Ведь не каждый день я продаю семейную фирму!

Андре ощутил смутную тревогу, вспомнив свой последний визит в Лейпциг, состоявшийся в 1938 году. Пустынный Брюль, лишившийся большей части своих обитателей. Он жалел о том, что не обладает упорством Валентины, уж она бы точно сумела уговорить Макса ни секунды не медля оставить Париж, увезти Юдифь с детьми. Но Фонтеруа не осмелился настаивать. Макс был взрослым, ответственным человеком, он бы ни за что на свете не стал подвергать даже малейшему риску свою семью.

На первом этаже магазина немецкие офицеры покупали подарки к Рождеству. Андре поклонился актрисе, с которой был давно знаком. Она рассматривала жакет, подбитый рыжеватым мехом гуанако ^[46]. Раньше Андре получал огромное удовольствие, прогуливаясь по своему магазину и общаясь с клиентами. Но с тех пор как его вотчина была захвачена этими вездесущими бошами, Фонтеруа торопливым шагом пересекал торговый зал, как будто у него не было ни единой свободной минуты. В этот раз он чувствовал себя особенно напряженным: Макс, кипевший от праведного гнева, мог взорваться в любую секунду.

Андре мечтал оказаться на свежем воздухе до того, как к нему подойдет кто-нибудь из продавщиц, которые завели неприятную привычку обращаться к хозяину, когда не могли понять, чего хочет клиент. Андре уже говорил им, что не желает использовать язык Гёте при столь удручающих обстоятельствах, но озабоченные девушки смотрели на него глазами, полными слез, и Фонтеруа был вынужден прибегать к своему немецкому.

Андре и Макс, выйдя на улицу, подняли воротники пальто, поправили шляпы и быстрым шагом двинулись по направлению к Опере.

Кто-то настойчиво колотил в дверь. Еще не вполне проснувшийся Александр взглянул на часы: половина шестого утра! Кто это может быть, чего они хотят? Хмурясь, мужчина поднялся с постели, набросил халат и, не найдя тапочки, так, босиком, и направился к входной двери.

— Они перебудят весь дом, — пробормотал он, сражаясь с запором.

Яркий свет, заливавший лестничную клетку, заставил мужчину часто заморгать. Только теперь он осознал, что на его лестничной площадке нет ни единой души, а шум раздается с четвертого этажа. Удивленный грек пересек площадку и отклонился назад, опираясь на перила, чтобы лучше видеть. Двое агентов полиции, в плащах и кепи, ломились в дверь соседей сверху.

— Откройте, полиция! — суровым тоном повторял один из них.

Александр услышал, что соседи, подчинившись требованиям представителей закона, открыли дверь.

— Либерман, Жозеф?

Хозяин квартиры кивнул.

— Следуйте за нами.

Несколькими минутами позже Александр увидел мертвенно-бледного Жозефа Либермана, спускавшегося по лестнице в сопровождении обоих полицейских. Эта группа миновала остолбеневшего Манокиса. Он часто обменивался незначительными фразами с портным, и сейчас был потрясен, увидев этого всегда чрезвычайно опрятного человека с темной утренней щетиной на щеках, со спутанными волосами. Бедняге даже не позволили как следует зашнуровать ботинки. На последней ступеньке Либерман, наступив на шнурок, споткнулся и был вынужден присесть на корточки у входа, чтобы завязать шнурки.

Все произошло так быстро, что в какой-то момент Александр подумал: уж не пригрезилась ли ему эта сцена? Меховщик вернулся в квартиру, устремился к окну, выходящему на улицу, и открыл ставни. Бледный рассвет 20 августа 1941 года с трудом высвечивал темные фасады зданий. Изумленный мужчина смотрел, как из соседних домов выводят других арестованных. Их заталкивали в автобус, стоявший в конце улицы, которую перегородили агенты французской полиции. Рядом, на тротуарах, стояли немецкие солдаты в круглых касках.

Александр внезапно вспомнил о госпоже Либерман и ее дочери. Он вновь кинулся на лестничную площадку, взлетел по ступеням и бросился к квартире портного, чтобы утешить родных несчастного.

— Они опять увозят евреев, прибывших из других стран, как тогда, в мае, — пролепетала Эстер Либерман, сжимая на груди полы халатика. Ее лицо опухло от слез. — Они сказали, что отвезут его в Дранси. Вы знаете, где это, месье Манокис?

Огорченный Александр отрицательно покачал головой. Женщина зарыдала с удвоенной силой. Маленькая девочка прижималась к ногам матери, засунув палец в рот.

— Послушайте, я сейчас приготовлю какое-нибудь горячее питье, — предложил Александр. — У меня еще остались запасы настоящего кофе. Никуда не уходите, я сейчас вернусь…

«Вот дурак! — упрекнул себя грек, направляясь в свою квартиру. — Куда, по-твоему, может уйти эта несчастная женщина?»