Математика любви - Эмма Дарвин Страница 64

– Бедняжки, – вздохнула миссис Барклай. – Вы совершенно правы, мы не можем судить о том, чего не знаем. Дорогой майор, могу я предложить вам еще чаю?

Вероятно, будучи серьезно ослабленным болезнью, я еще не мог вполне контролировать себя. Как бы то ни было, это совершенно обычное предложение сумело сделать то, чего не смогли совершить образы высоких стен и безликих и безголосых монахинь: защитные бастионы рухнули, и у меня более не осталось сил, дабы сдерживать свои эмоции. Я еще выдавил какое-то извинение, поднимаясь с места, но голос выдал меня, дрогнув, и мне ничего не оставалось, как устремиться на террасу к двустворчатым окнам, доходящим до пола, и выйти в парк. Я даже не оглянулся.

Темноту нельзя было назвать кромешной, потому что, хотя солнце и село, взошла луна. Но ее холодный, белый свет дробился в ветвях яблонь, а я в спешке полагался на свой протез также безоглядно, как полагался бы на здоровую ногу, вот и упал дважды. И только добравшись до калитки в дальнем конце сада, я наконец остановился, бездумно и бесцельно разглядывая лужайку и темнеющие в дымке поля, луна над которыми только-только освободилась из объятий раскидистого вяза.

Воздух был абсолютно неподвижен. Я чувствовал себя разбитым и опустошенным. Душа моя надрывалась от этой пустоты, даже боль от раны показалась бы долгожданной и благословенной. А если бы страстное томление каким-то чудом можно было облечь в плоть и кровь, то я бы услышал, как длинная трава с шелестом сминается под ногами Каталины. Я бы ощутил тепло ее прикосновения, уловил бы ее негромкий, глубокий голос.

Querido? De que te pensas? [44]

Ну почему, почему она не придет ко мне? Даже сейчас я помнил аромат ее кожи. Губы ее были темными и сладкими, а на плече родинка, которую я любил целовать. Я помнил, как прикасался губами к самым сокровенным уголкам ее тела, которые она безоглядно вверила нашей любви и где зародился тайный плод нашей страсти. Нет, это решительно невозможно. Я никогда в это не поверю. Раз у меня хватало сил желать, чтобы она оставалась со мной, она непременно придет ко мне.

В ночной тишине до меня отчетливо донесся приглушенный стук колес экипажей, кативших по дороге на Брюссель. Потом наступила тишина. Вокруг царили безмолвие и неподвижность, и можно было подумать, будто я смотрю на гравюру на дереве. Яблони и ограда обрели угольно-черный оттенок, а освещенные луной стебли кукурузы, ветви деревьев и камни казались вырубленными из темноты. Отчего же свет не может явить мне маленькую фигурку моей любимой, которая бы искала меня и стремилась ко мне так же, как я стремлюсь к ней? Или, быть может, она не чувствует моего внимания, как было в самый первый раз, когда я впервые увидел ее? Ведь наверняка мои глаза в состоянии разглядеть ее, если только разум и сердце пожелают этого достаточно сильно.

Ко мне приближалась темная фигура, выгравированная силой моего желания на светлой полоске тропинки!

– Стивен?

Это была не она! Это была не моя Каталина. Моя страсть имела не больше силы, чем оставалось в моем изувеченном теле. В темноте ко мне по тропинке в шорохе шелка медленно приближалась Катрийн.

– Прости меня, – сказала она. – Я не хотела испугать тебя. Стивен, милый, ты здоров?

– Я подумал… – Ее рука была теплой, реальной, живой, и, охваченный горьким разочарованием, я выпустил ее. – Что… что ты здесь делаешь?

– Я направляюсь в Намюр, а Мейке узнала от мадам Пермеке, что на твое имя пришло несколько писем. Я собиралась попросить кучера передать их тебе, но потом увидела, что ты стоишь здесь, в саду. – Она протянула руку и коснулась моей щеки. – Скажи мне, милый, как ты себя чувствуешь?

Я не мог найти нужные слова, не мог говорить. Вовсе не ее я жаждал обнимать, целовать, любить. Мне нужна была другая!

– Стивен, ты болен?

Я постарался взять себя в руки.

– Нет, всего лишь устал. Мне лучше, но я еще не выздоровел окончательно. Прости меня, пожалуйста. Может быть, войдешь? – Я распахнул перед ней калитку.

– Благодарю тебя. – Она прошла в сад.

– Хочешь чего-нибудь освежающего?

– Нет, нет, уже слишком поздно, чтобы наносить визиты. Кроме того, мне не хочется ставить твоих друзей в неловкое положение. Да и уходить пора. У меня утром репетиция. Как тебе деревенская жизнь?

– Спасибо, я доволен, у меня все в порядке. Пребывание здесь идет мне на пользу. Ты говорила, что привезла какие-то письма?

– Ах да, прошу прощения. – Она достала их из ридикюля.

– Спасибо. – Я сунул письма в карман. Мне показалось, что это не более чем счета от лавочников.

– Стивен… – Она умолкла на полуслове.

В лунном свете она была просто невероятно красива. Перья на ее шляпке и гладкие темные волосы пышной волной обрамляли лицо и падали на плечи, губы слегка приоткрылись, богатый атлас платья призывно облегал высокую грудь. Я множество раз обладал этой красотой, когда Катрийн стонала от наслаждения в моих руках, но сейчас с таким же успехом мог смотреть на прекрасный портрет – комбинацию красок, цветов и холста, – поскольку не испытывал к ней ни малейшего влечения. Внезапно воспоминания о том, как я брал эту женщину, наполнили меня отвращением – не к ней, она была само совершенство, а к себе. Я испытывал отвращение к самому себе, как бывает с мужчиной, который укладывает в постель чистую, красивую шлюху, в то же самое время, как носит в сердце свою настоящую, но недостижимую любовь.

– Стивен… Я собиралась написать тебе из Намюра, но теперь, когда я здесь, с тобой, будет честнее, если… Короче, думаю, мы должны окончательно прервать наши отношения. Я не могу бросить свою профессию, а ты не можешь отказаться ни от своего положения, ни от своего прошлого. Есть слишком много того, что мы… что мы никогда не сможем разделить между собой.

В лунном свете она казалась бесконечно далекой от меня.

– Разумеется, если таково твое желание, – ответил я и отвесил ей легкий поклон. Я не чувствовал ровным счетом ничего. – Это было… да, восхитительно во всех смыслах. Но я всегда знал, что недостоин тебя.

Она сделала шаг ко мне.

– Нет. Дело не в этом, Стивен. Ты не должен так думать. А я-то считала, что вылечила тебя от подобных мыслей!

Она коротко рассмеялась, а я подумал, что, несмотря на то что мы столько времени провели вместе, она так и не поняла, что болезнь моя не поддается лечению.

Но потом я вдруг вспомнил, как в наш первый вечер вдвоем она провела пальчиком по моему лбу, разглаживая морщины.

– Ты сделала для меня больше, чем я считал возможным, – негромко сказал я. – Моя милая, славная Катрийн, я буду помнить о тебе до конца дней своих, и спасибо тебе за все. За это… и за все остальное. – Она так ласково улыбалась мне, когда я обнял ее, что я сам подивился своему недавнему отвращению. – Прошу тебя, поверь, что единственное, о чем я жалею в наших отношениях, так это о том, что они должны закончиться вот так.