Время расставания - Тереза Ревэй Страница 60

Застучал оверлок Сары. Чтобы укротить жесткий волос каракуля, молодая полька то и дело смачивала водой пальцы левой руки, поэтому она не использовала зажим, что позволяло девушке экономить время. Когда Александр впервые увидел такую технику, он был в восторге. Мастер, в свою очередь, рассказал работнице о методе греков, которые, для того чтобы ускорить сшивание полос меха с длинным ворсом, дышат на меховую ость.

Одетта повернула ручку громкости радио. Строгий голос давал советы населению: напоминал о том, что ночью следует затенять окна и всегда держать под рукой противогазы. Несмотря на присутствие двух молодых женщин, Александру комната казалась почему-то пустой. Его закройщик был мобилизован 27 августа. Манокис проводил молодого человека на Восточный вокзал. Они выпили по кружке пива за стойкой в бистро, расположенном прямо напротив здания вокзала. Их окружали мужчины с угрюмыми лицами, явно смирившиеся со своей участью, но, тем не менее, продолжающие ворчать. У их ног стояли маленькие чемоданы, а в их кошельках лежали тщательно сложенные подорожные документы.

«Два года», — с горечью подумал Александр. Два года изнурительного труда после награды, полученной на Всемирной выставке. Два года трудиться, чтобы привлечь клиентуру, увидеть хвалебные отзывы в журналах мод и получить признание коллег. Знаменитые актрисы и молодые дамы из высшего света, забыв о респектабельных авеню, рискнули отправиться на оживленные улицы IX округа, чтобы попасть к Александру Манокису. Неужели война сведет на нет все его усилия?

Среди клиенток Александра были также торговки средней руки и секретарши. Их привлекали доступные цены на шубки из сибирской белки и каракулевые манто, которые мастер создавал собственноручно, работая с обрезками, импортированными из Кастории. Теперь, когда ему удалось погасить все долги, он уже принялся подсчитывать будущие прибыли. Сезон начался чрезвычайно удачно, и грек даже подумывал взять ученика, и вдруг все закончилось.

Александра одолевали сомнения, ему казалось, что его подхватило бурное течение реки и он не может выплыть. Что же он должен делать? Вступить в иностранный батальон? Дождаться директивы правительства? Продолжать работать, чтобы помочь продержаться двум своим работницам? Но будут ли у него заказы? Женщины покупают меха в военное время?

Меховщик взял себя в руки: мрачные мысли до добра не доведут. Во второй половине дня он должен посетить Палату профсоюзов. Там он и получит всю необходимую информацию.

Он снял телефонную трубку и позвонил на предприятие Гольдмана.

— Добрый день, это Александр Манокис. А, это вы, Деламбр! Мне необходимо штук пятнадцать каракулевых шкурок для болеро, вы знаете, мне нужен совершенно особенный тон, напоминающий цвет увядшей розы… Разумеется, я пошлю вам образец, и я перезвоню после того, как вы его получите. Поставка будет не так скоро, как обычно? Да, я понимаю… Это не важно, моя клиентка только что уехала в Ниццу. — Он улыбнулся. — Да, я тоже надеюсь увидеть вас вечером на собрании Профсоюзной палаты. До свидания.

Шли месяцы, и Александр как-то привык к неестественной апатии, охватившей Париж. Многие мужчины были мобилизованы, и это множило ежедневные заботы. Война была объявлена, но ничего не происходило. Польша капитулировала после трех недель сопротивления, Советы совершенно неожиданно напали на Финляндию, но бои, о которых писали в газетах, казались чем-то далеким и почти нереальным. В магазинах и ресторанах клиенты жаловались на нехватку тех или иных продуктов, что казалось им странным. Александр выпивал стаканчик-другой в своем любимом кафе на углу улицы Рише, слушая, как его товарищи у стойки насмехались над немцами или во всеуслышание заявляли, что Гитлер болен и собирается подать в отставку.

Затем все мгновенно изменилось.

Камилла вся извелась. После полудня она не могла усидеть на месте. Через открытое окно в комнату лились потоки июльского солнца. И ни единого дуновения ветерка!

Девушка закончила пересчитывать катушки ниток, занесла цифру в журнал и с сухим хлопком закрыла его. У нее в голове стоял беспрерывный звон. Камилла провела рукой по влажному лбу. Весь день она была вынуждена составлять скучные реестры: сначала пересчитывала иглы для оверлоков и швейных машин, затем перешла к рулонам перкалина — гладкой разноцветной подкладочной ткани из хлопка или шелка, которую пришивают к меху мелкими аккуратными стежками — так, чтобы изделие не деформировалось. После подкладочного материала с фирменным знаком Дома наступила очередь рулонов отделочной тесьмы, которая использовалась для обработки рукавов, манжет и воротников. Кто бы мог подумать, что в этом здании столько шкафов и ящиков! Камилла предпочла бы помогать Даниелю Ворму и его служащим проводить учет на складе пушнины, но управляющий мастерской, к великому разочарованию девушки, велел ей заняться фурнитурой.

Тогда Камилла решила украсть полчаса рабочего времени. Если об этом узнают, отец будет крайне недоволен. Ну и пусть! Взяв ее ученицей в фирму, Андре сразу же предупредил Камиллу, что ждет от нее лишь усердия и серьезных успехов. Никаких поблажек для дочери хозяина! Камилла с уважением отнеслась к этому решению отца, но ведь на то они и правила, чтобы их время от времени нарушать? Особенно тяжело стало с тех пор, как летние дни удлинились — немцы передвинули на час время во Франции, чтобы и здесь жить по берлинскому времени. И такие длинные дни побуждали скорее к прогулкам, чем к работе.

Ополоснув лицо прохладной водой, Камилла спустилась по потайной лестнице на первый этаж. В просторном холле немецкий офицер в черных сапогах, с фуражкой в руке беседовал с мадам Женевьевой, старшей продавщицей магазина, которая, водрузив на нос очки, искривила губы так, как будто только что съела целый лимон.

После того как войска оккупантов триумфально вошли в столицу, военные набросились на магазины: шелковые чулки, белье, платья, духи, драгоценности, обувь, меха… Они находили французские товары восхитительными и достойными их невест и жен, оставшихся на другом берегу Рейна. Продажи Дома Фонтеруа резко возросли, но Андре не выказывал никакого удовлетворения по этому поводу. «С этой их маркой, самым беззастенчивым образом приравненной к двадцати франкам, это — грабеж и мошенничество!» — бушевал Фонтеруа. К тому же он был озабочен перебоями с поставкой пушнины.

Камилла нахмурила брови. Решительно, она никогда не смирится с этим. Поражение оставило горький привкус. Самое неприятное заключалось в том, что девушка отлично понимала разговоры солдат, которые думали, что то, о чем они говорят, остается для окружающих тайной. Когда они отпускали насмешливые или скабрезные замечания, Камилла до крови кусала губы, чтобы удержаться от резкого ответа.

Девушка проскользнула к входной двери, стараясь, чтобы ее не заметил офицер. Выйдя на улицу, она направилась к Мадлен. Камилла шла, не поднимая глаз, чтобы не видеть красных знамен с черной свастикой, которые уныло свисали с фронтона особняка, стоящего напротив Дома Фонтеруа. Они заполонили весь Париж и развевались даже на дворце Бурбонов и на Эйфелевой башне. Что уж говорить об учреждениях и отелях — куда бы ни был направлен взгляд, он всюду натыкался на знамена нацистов. Камилле казалось, что у нее украли родной город. Готические надписи на указателях, расставленных на перекрестках, заставляли девушку испытывать жгучий стыд. Как и у большей части парижан, ее взгляд стал блуждающим: он старался избегать вражеских штандартов, фигур солдат в серо-зеленых униформах. А эти вояки прогуливались по молчаливым площадям и длинным проспектам с фотоаппаратами через плечо, любуясь завоеванной столицей. Долгие месяцы обманчивого спокойствия, шестинедельный блицкриг — и вот город пал к ногам захватчиков, как перезревший плод.