Самая желанная - Мэри Джо Патни Страница 6

Диана заварила себе чай и села с чашкой, наслаждаясь покоем. Третий обитатель коттеджа, Эдит Браун, очень сильно простудилась, и Диана отправила ее в постель отдохнуть до ужина. Официально Эдит считалась экономкой, но была в такой же степени и подругой, и учителем. Женщины делили все обязанности по дому – от приготовления пищи и доения коровы до заботы о ребенке. У Дианы на сегодня особых дел не было, и она могла провести этот вечер за книгой или же за фортепиано. Такая перспектива должна была бы ее порадовать, но сегодня она испытывала какое-то странное беспокойство, которое никак не могла объяснить. Прочные стены из серого камня противостояли ветрам вот уже больше двух столетий, а запасов еды и дров в коттедже хватило бы на несколько недель. И все же беспокойство заставило ее подойти к окну и выглянуть наружу. Кроме кружившихся за окном снежных хлопьев, ничего не было видно. Диана машинально отбросила с лица темно-каштановую прядь и попыталась проанализировать причины этого непонятного беспокойства. За годы жизни она усвоила, что игнорировать такие ощущения опасно. В последний раз у нее возникло такое же острое предчувствие опасности, когда Джоффри было два года. Диана тогда думала, что сын спал, но безотчетная паника выгнала ее из дома, и она в последний момент успела схватить сына и вытащить из ручья – он забрался туда, чтобы поиграть, и соскользнул в глубокую заводь, где неизбежно утонул бы. При одном воспоминании об этом ее сердце начинало тревожно колотиться.

Усевшись в виндзорское кресло возле камина, Диана закрыла глаза и, расслабившись, снова попыталась проанализировать свои чувства, вспоминая все возможные поводы для беспокойства за Эдит и Джоффри, а также мелкие неприятности повседневной жизни. В итоге получилось то же самое – ее одолевало какое-то смутное ощущение, которому она никак не могла подобрать определение. Однако казалось, что вовсе не опасность к ним приближалась: Диана была уверена, что их маленькой семье ничто не угрожало, – просто она каким-то образом чувствовала: вместе с вьюгой к ним приближается кто-то или что-то. А что, если… Диана содрогнулась. Она вдруг поняла, что надвигается то, чего она и боялась, и желала. Надвигалась перемена.

Мадлен Гейнфорд родилась и выросла в этих краях, на «макушке» Англии, но забыла, какими колючими бывали здешние ветра. Когда она покинула свой дом, ей было всего семнадцать и в ее крови бурлили страсти юности. Теперь ей было за сорок, и в тот момент, когда возница высадил ее на деревенской площади Клеведена, родная деревня показалась ей незнакомой. Однако сам Клеведен изменился очень мало, все перемены произошли в ней самой. При ней сейчас только небольшая мягкая сумка, висевшая на плече. Свой дорожный сундук Мадлен оставила на постоялом дворе в Лейберне – приближалась снежная буря, и если бы она стала дожидаться другого транспорта, более вместительного, то могла бы застрять на несколько дней среди незнакомых людей. А больше всего на свете ей хотелось умереть среди друзей.

Мадлен плотнее запахнула на себе подбитый мехом плащ, и почему-то ей снова вспомнился разговор, состоявшийся у нее с овдовевшей сестрой. Когда-то они были подругами – до того как Мадлен с позором покинула родной дом. Редкие письма, которыми обменивались сестры, были весьма сдержанными и касались только деловых вопросов, но Мадлен думала, что за прошедшие годы она послала домой вполне достаточно денег, поэтому могла рассчитывать на теплый прием по возвращении. Изабель рано овдовела, и если бы не деньги, которые посылала Мадлен, то ей и ее четверым детям пришлось бы туго.

Изабель открыла дверь – и замерла при виде младшей сестры. Удивление, написанное на ее лице, быстро сменилось гневом. Всего несколькими фразами, сказанными злобным тоном, Изабель Вульф ясно дала понять: хотя она милостиво принимала от сестры деньги, она не допустит, чтобы ее дети жили под одной крышей со шлюхой.

Ее последние слова все еще звучали в ушах Мадлен: «Ты сама постелила себе постель, и в ней лежал целый легион мужчин».

Мадлен никогда бы не подумала, что слова могут так больно ранить. Впрочем, ее никогда раньше и не называла шлюхой родная сестра. Только теперь, когда надежды больше не было, она осознала, как горячо надеялась на то, что найдет здесь убежище. Ее отчаяние и боль были так сильны, что она могла бы рухнуть на землю прямо на том же месте, если бы импульсивное желание бежать отсюда не оказалось сильнее.

Она могла бы за деньги найти себе пристанище в одном из других домов, но в этом не было смысла. Зачем покупать себе еще несколько месяцев жизни в окружении чужих людей, которые ее не любили?

Мадлен перекинула через плечо ремень сумки и пошла дальше – вверх по склону холма, по неровной тропинке, бежавшей вдоль ручья до верхней части лощины. Она ходила по этой тропинке в детстве, когда хотела сбежать от домашних дел; тут, в безлюдной долине, можно было часами сидеть, мечтая о жизни за пределами Клеведена. И будет вполне естественно, если сейчас она в самый последний раз пройдет по этой же тропинке.

Когда стены коттеджей остались позади, ничто уже не защищало ее от резкого ветра – ледяные снежинки били в лицо и, кружась, опускались на побелевшую землю. Прошло много лет, но Мадлен узнавала влажную тяжесть в воздухе – было ясно, что буря усилится, и это могло отрезать графство от внешнего мира на несколько дней или даже недель.

Мадлен слышала где-то, что замерзнуть – безболезненный способ умереть, но вернулся ли кто-нибудь из могилы, чтобы это подтвердить? Мадлен невольно улыбнулась: было приятно, что чувство юмора все-таки не покинуло ее. Глупо было надеяться, что Изабель хоть как-то изменит свое отношение к ней.

Мадлен все шла и шла, но усталость в конце концов заставила ее остановиться под защитой одного из немногих низких деревьев. Минуту спустя, тяжело вздохнув, она медленно опустилась на землю. Можно было бы выбрать дерево поближе к деревне… Впрочем, какое это имело значение?

Снег начинал образовывать сугробы, а вокруг царило безмолвие – как в детстве в такую погоду. И Мадлен вдруг поняла, что очень скучала по снегу. В Лондоне снега было мало, и он совсем недолго оставался чистым. И, конечно, в Лондоне никогда не бывало тихо.

Мадлен прислонилась спиной к стволу дерева и закрыла глаза. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем она заснет вечным сном? Считается, что перед смертью люди видят сцены из своей жизни, но Мадлен думала в основном о Николасе. Какие же боль и гнев будут написаны на его худощавом лице, когда он обнаружит, что она исчезла. Он попытается ее найти, но никто, кроме ее адвоката, не знал, куда она отправилась. Да и откуда она появилась в самом начале – этого тоже никто не знал. Куртизанка никогда не обременяет своего покровителя скучными подробностями своего детства.

Мадлен вдруг почувствовала, что на глаза навернулись слезы. Их с Николасом связывали не только деловые отношения – иначе она бы не сбежала. Но если бы она осталась в Лондоне… Даже сама мысль о том, что он видел, как она угасает, теряя остатки своей красоты, была невыносима. Возможно, Николас бы ее бросил, но и это было бы очень болезненно. Хотя… скорее всего он остался бы с ней до конца, и это усиливало бы ее собственные страдания. Но было бы намного больнее сознавать, какую невыносимо высокую цену он платил бы, наблюдая за умиранием своей любовницы. Мадлен его любила и не могла этого допустить. Она всхлипнула и прижала руку к груди. Под пальцами чувствовался твердый ком. Она со вздохом уронила руку, не желая ощущать этот растущий чужеродный ком, съедавший ее жизнь.