Воскрешение королевы - Джаконда Белли Страница 53

Отвесив мне издевательский поклон, Филипп пришпорил коня и помчался догонять Фуэнсалиду.

Глядя ему вслед, я подумала, что мы с ним по-разному понимаем, что значит хранить благоразумие.

В соборе Мусьентеса вовсю шли приготовления к заседанию кортесов. В моем распоряжении осталась всего одна служанка, Мария де Ульоа. Донья Мария была немолода и немногословна. Несмотря на враждебность, которую я по привычке питала к приставленным Филиппом слугам, расторопная и добродушная камеристка сумела завоевать мое доверие.

Для церемонии в кортесах мы с Марией выбрали роскошное платье с длинным шлейфом, привезенное мной из Бельгии. Служанка расчесала мои длинные черные волосы, заплела их в косу и уложила вокруг головы, закрепив диадемой, усыпанной жемчугом и бриллиантами. Я долго и придирчиво смотрелась в зеркало: в тот день мне нужно было выглядеть как подобает истинной королеве.

Мы с Филиппом вошли в собор рука об руку. Я старалась копировать горделивую поступь матери, вспоминала наставления Беатрис Галиндо о том, что настоящая принцесса всегда должна держать спину прямой. При нашем появлении делегаты все как один поднялись на ноги. Я несказанно обрадовалась, заметив среди них адмирала Кастилии Фабрике Энрикеса и приближенного моей матери кабальеро Педро Лопеса де Падилью.

После традиционных приветственных речей делегатам прочли вслух все положения вильяфафилского трактата. По словам Филиппа и его советника Де Вере, мои отец и муж единодушно решили, что во имя интересов государства судьбу Кастилии следует передать в руки эрцгерцога, ибо состояние моего здоровья не позволяет мне выполнять обязанности правительницы. Кортесам надлежало признать принца-консорта королем и не препятствовать его грядущей коронации в Вальядолиде.

Доказательства моего безумия повторяли друг друга и выглядели не слишком убедительными.

Вид людей, готовых решить мою участь, не считаясь не только с моим мнением, но и с волей моей матери, объявившей меня своей наследницей, привел меня в ярость. Пришло время положить конец подобной несправедливости. Не обращая внимания на возмущенный возглас мужа, я поднялась на ноги, вышла на середину зала и, возвысив голос, спросила у присутствующих, узнают ли они Хуану, законную дочь королевы Изабеллы Католички.

— Смотрите внимательно, — призывала я. — Кто я, по-вашему, если не та, кого сама Изабелла пожелала видеть своей наследницей?

Народ в соборе словно пробудился ото сна.

— Мы узнаем вас, Ваше величество, — произнес председатель кортесов, изгибаясь в поклоне.

— Что ж, если вы узнаете меня, — продолжала я, — я приказываю вам удалиться в Толедо. Там вы присягнете на верность королеве Кастилии, а я, в свою очередь, поклянусь уважать ваши права. Или вы не слышали, что мой отец отозвал свою подпись под трактатом, на который ссылается его светлость.

В зале поднялся невообразимый шум. Одни требовали, чтобы мне предоставили слово, другие приняли сторону Филиппа, третьи вспомнили, что мой отец не был расположен заключать союз с зятем и подпись под трактатом у него могли вырвать лишь под угрозой оружия. В конце концов депутаты попросили у меня аудиенции, и я пообещала принять их на крытой галерее монастыря.

С этими словами я удалилась. В спину мне уперся злобный взгляд униженного Филиппа.

Через несколько часов ко мне с поклонами явились представители кортесов. Уполномоченные задали мне немало толковых вопросов, например, стану я править одна или вместе с мужем. Другие вопросы, продиктованные тщеславием, обескуражили меня своей глупостью. Кое-кто хотел знать, стану ли я носить испанские платья и сколько фрейлин будет у меня в услужении. Посмеявшись про себя, я заверила депутатов, что мои наряды не оскорбят их взгляда, а сколько у меня будет фрейлин, касается только меня, но никак не королевского совета. В конце нашей беседы я подчеркнула, что до совершеннолетия Карла хочу видеть своим соправителем отца, а не Филиппа.

Мы разошлись вполне довольные друг другом, но наутро Филипп вновь попытался убедить кортесы в моем безумии. Он заявил, что я больна, что на меня пагубно воздействует полнолуние и что они не могли вынести суждение о состоянии моего рассудка за столь краткий срок. Посовещавшись, депутаты отправили ко мне адмирала Кастилии.

Мы провели с доном Фабрике десять долгих и прекрасных часов. Адмирал с отеческим терпением выслушал мою горькую историю. «Дитя мое, — сказал мне адмирал, — вы плаваете среди зубастых акул, и они разорвут вас, если вы не станете тщательно продумывать каждый шаг».

Вернувшись в кортесы, дон Фабрике заверил остальных депутатов, что я совершенно здорова и называть меня безумной нелепость.

Поразмыслив, я отменила свой приказ о возвращении кортесов в Толедо, и коронацию решено было провести в Вальядолиде.

Кортесы согласились провозгласить меня королевой.

И вновь я изменила себе, пойдя на поводу у собственного сердца: во время церемонии Филиппа провозгласили «законным супругом королевы». Так ему удалось избежать участи моего отца, полномочия которого зависели от воли супруги.

Несмотря на это, Филипп по-прежнему не упускал случая унизить меня. Он сделал своим главным советником Сиснероса, считавшего меня первым врагом испанских интересов. Не проходило и дня, чтобы Сиснерос и Гомес ничего против меня не замыслили. Сначала они попытались переманить Педро Лопеса де Падилью перейти на их сторону. Потом посоветовали Филиппу перебраться в Сеговию, в Алькасар, который маркиза де Мойа соглашалась уступить только мне. Но все было тщетно. Число их сторонников таяло на глазах.

Чтобы положить конец интригам, я позволила увезти себя в Сеговию и даже согласилась провести несколько дней в замке. Это была поистине кошмарная неделя. Мне оказывали королевские почести, но никто не признавал моей власти. Я чувствовала себя червивым яблоком раздора, боялась за свою свободу и не знала, кому из бывших друзей все еще можно доверять.

Донья Мария была мне надежной опорой и самым верным союзником. Я перестала спать по ночам, опасаясь, что меня запрут в собственных покоях. Мне удавалось немного поспать только днем, в саду.

На обратном пути, в городке Кохесес-дель-Монте, нам предложили переночевать в монастыре. Филипп принялся горячо убеждать меня принять предложение и отдохнуть в гостеприимных стенах Армедильи, но что-то в его облике напомнило мне кота, выследившего мышь. Пусть меня снова сочтут безумной, решила я, но ничто не заставит меня провести ночь в этих стенах. Напустив на себя невинный вид, я сказала, что покатаюсь верхом, пока придворные и солдаты устраиваются на ночлег. Прогулка пошла бы на пользу моим нервам.

Кохесес располагался посреди унылой каменистой равнины, кое-где поросшей густым ельником. Филипп отправил охранять меня немецкого наемника. Коренастый бородач, с виду дикий и грубый, оказался довольно любезным и держался на почтительном расстоянии, предоставив мне скакать куда глаза глядят по выложенной камнями широкой дороге. Я знала, что ночь будет долгой, и, проскакав немного, остановилась на берегу кривой речушки напоить коня и полюбоваться закатом. Когда стало темнеть, ландскнехт знаками предложил мне вернуться в монастырь, но я велела ему отправляться одному, пояснив, что собираюсь переночевать здесь. Солдат принялся настаивать. Мы были слишком далеко от человеческого жилья, и он ни за что не оставил бы меня одну в чистом поле. «Нас все равно будут искать, — сказала я по-немецки, — так что беспокоиться не о чем». Старый головорез растерялся, как малый ребенок, так что больно было смотреть. Мой страж несказанно обрадовался, что я говорю на его родном языке, и принялся рассказывать мне о своей жене и ферме в Баварии, поминутно напоминая, что нам все же пора возвращаться.