Воскрешение королевы - Джаконда Белли Страница 52

В тот же день мы покинули Ла-Корунью и, хотя с нами двигалось большое войско, то и дело меняли направление, чтобы сбить преследователей со следа. Через несколько дней Филипп получил известие о том, что мой отец ждет его в старой часовне в окрестностях Вильяфафилы. Муж не счел нужным сообщить мне о предстоящих переговорах. Он не хотел, чтобы я встречалась с королем.

Маркиз де Вильена и граф де Бенавенте, как могли, развлекали меня, чтобы я ни о чем не догадалась. Но судорожные сборы Филиппа и его латников заметил бы и мертвец. Испугавшись, что мы стоим на пороге первой в истории войны между зятем и тестем, я призвала маркиза и потребовала объяснений. Тот начал бормотать что-то о маневрах, призванных проверить боеготовность германских наемников. Я сделала вид, что меня удовлетворили невнятные оправдания маркиза, хотя прекрасно понимала, что он лжет. Мой отец был близко, и Филипп приказал своим клевретам ни под каким видом не допустить нашей встречи.

Мне было нужно во что бы то ни стало увидеться с отцом. Я прогнала колкую мысль о том, что Фердинанд до сих пор не послал за мной, объяснив его промедление новыми кознями Филиппа.

Подкупив поваров парой изумрудных серег, я узнала то, что уже было известно всем, кроме меня: Фердинанд и Филипп встретились в Вильяфафиле и подписали трактат, по которому мой отец получал полную власть над Арагоном, а Филиппу отходила Кастилия. В отличие от моего мужа, прибывшего на переговоры с целой армией, Фердинанд привез с собой всего двести всадников и встретил зятя как родного сына. Подписанный обоими трактат полностью лишал меня власти под предлогом того, что ослабевший рассудок не позволит мне заботиться об интересах государства. Посомневавшись для виду пару часов, отец уступил Филиппу Кастилию, не заикнувшись о моих правах. Как опасалась Каталина, женщина проиграла в мужской игре. Однако королевской дочери было негоже опускать руки. Я твердо решила, что еще до заката отец выставит Филиппа вон, а для этого мне нужно было любой ценой пробраться туда, где шли переговоры. Мне пришлось прибегнуть к немыслимым ухищрениям, чтобы уговорить графа Бенавенте и маркиза Вильену отпустить меня на прогулку верхом.

Я не успела разработать никакого плана, но оставалось надеяться, что в отчаянную минуту меня посетит вдохновение. Было двадцать седьмое июня. День выдался жаркий и ветреный. Копыта наших коней топтали неприхотливые полевые цветы. Оказавшись в чистом поле, я недолго думая подстегнула своего жеребца и пустилась галопом. О, что это было за наслаждение — вихрем мчаться по дороге навстречу ветру. Его порывы били мне в лицо, играли моими волосами. Сладкий вечерний воздух, пропитанный запахом сосен и дубовой смолы, наполнял мои легкие, словно чудодейственное зелье. Топот копыт и крики моих преследователей отзвучали далеко позади, но я продолжала лететь галопом, наугад выбирая путь к заветной часовне. Сердце билось в груди, словно пойманная в силок птица.

Я опоздала. Все было решено за много часов до моего появления. Часовня давно опустела. На вытоптанном лугу остались следы от множества конских копыт. Я не один раз проскакала по окрестностям, громко призывая отца, прежде чем осознала, что все кончено и единственное, чего я добилась, — это суровое наказание, которому непременно подвергнет меня Филипп, когда узнает о моем безрассудстве. Я пустила коня шагом и долго ехала куда глаза глядят, пока не оказалась на окраине бедной деревушки. Спешившись у первой попавшейся хижины, я постучала в дверь.

Мне открыла скромная приветливая крестьянка с обветренным лицом и сильными руками. Она назвалась здешней мельничихой. «Я твоя королева, королева Хуана, — представилась я в свою очередь. — Будь добра, пусти меня передохнуть и дай напиться воды». Женщина глядела с недоверием, но спорить не стала. В хижине она уселась подле меня и едва приступила к рассказу о своих горестях, как за дверью послышались голоса, и в хижину вошел Филипп собственной персоной, запыленный и раскрасневшийся от скачки. Вдохновленный собственным триумфом, он выразил насмешливое восхищение моей отвагой. Муж умел подбирать слова, которые били больнее кнута.

Филипп в двух словах пересказал мне содержание трактата. Они с моим отцом решили, что я не способна править, и все с этим согласились. Сам кардинал Сиснерос, ставший невольным свидетелем моих выходок в Алькала-де-Энарес и Медина-дель-Кампо, рассудил, что доверять мне государство слишком рискованно. Насладившись моим смятением, Филипп снисходительно потрепал меня по плечу, приглашая следовать за ним. Я сбросила его руку и заявила, что не сойду с места, пока не поговорю с отцом. Если он хочет, чтобы я вернулась в аббатство, в его интересах как можно скорее разыскать короля.

Я еще верила, что отца заставили подписать трактат обманом. Увидев меня, он поймет, что я вовсе не сумасшедшая. Я велела Филиппу из уважения к хозяйке хижины выставить стражников за дверь.

Бедность воздействует на нас умиротворяюще. Богатство и роскошь питают гордыню. Оказавшись в ветхом жилище мельничихи, Филипп переменил тон и заговорил со мной как терпеливый отец с непослушной дочерью. «Прошу тебя, Хуана, к чему все эти игры, когда дело можно решить миром?» Мельничиха напряженно ловила каждое слово. Она переводила тревожный взгляд с меня на Филиппа и отлично понимала, что происходит. Но муж тратил слова понапрасну: я давно стала глуха к его увещеваниям.

На целую неделю хижина Соледад — так звали добрую женщину — превратилась в убежище королевы. Местные жители приносили мне в дар кроликов, голубок и прочую снедь. Через несколько дней до меня дошли вести о том, что Фердинанд порвал трактат, как только пересек арагонскую границу, заявив, что зять принудил его подписать договор, приведя с собой войско. Кроме того, король издал специальный эдикт, в котором требовал вернуть мне свободу и впредь уважать все мои права.

Отряды Филиппа спешно свернули лагерь у замка Бенавенте. Понимая, что ждать больше нечего, я простилась с Соледад, вскочила в седло и бросилась им вдогонку по дороге на Вальядолид.

Узнав, что я присоединилась к кавалькаде, Филипп немедленно разыскал меня, чтобы поговорить. Какое-то время мы скакали бок о бок. Муж не пожалел для меня оскорблений. Он обращался со мной как с норовистой кобылой, которую поймали и вернули в табун. Наш путь лежал в городок под названием Мусьентес. Филипп между прочим сообщил мне, что теперь, когда все окончательно убедились в моем безумии, он намерен как можно скорее собрать кортесы, чтобы подтвердить свои права на престол. Мне лучше покориться во имя детей и самой себя. На следующий день в Мусьентес должны были съехаться уполномоченные от кастильских городов. Филипп выразил надежду, что во время церемонии я стану вести себя достойно, дабы не позорить себя и не заставлять его краснеть от стыда. Сокрушенно качая головой, он печально заметил, что ему невыносимо наблюдать, как мне неуклонно изменяет рассудок. До того как я начала впадать в столь прискорбное состояние, ни одна женщина в мире не могла тягаться со мной умом и благородством манер, но управление государством — мужское дело. Женщины, подобные моей матери, появляются на свет нечасто; и даже такая великая правительница, как она, признавала над собой власть супруга. Рядом со мной не один, а целых двое сильных мужчин, так отчего же не позволить им вести государственные дела по своему усмотрению? Я ответила, что никогда ни за что не поверю, будто они с моим отцом могли договориться. Я, со своей стороны, готова покориться им, как послушная жена и дочь, но ни за что не позволю обращаться со мной как с безумной. Супругу подобает знать, что я тяжела нашим шестым ребенком. Своим необдуманным поведением он подвергает опасности собственное потомство. Филипп снова покачал головой, потом изменился в лице и совсем другим тоном посоветовал мне сохранять благоразумие и не вставать более у него на пути.