Демон-любовник - Кэрол Гудмэн Страница 51

На следующее утро, открыв электронную почту, я с облечением обнаружила письмо от Лиз Бук, в котором она сообщала, что ей удалось подыскать замену Феникс. Нашим будущим коллегой оказался ирландский поэт Лайам Дойл — это имя показалось странно знакомым. Я прогнала его через «Гугл» и выяснила, что дипломную работу он написал в Тринити-колледже (где заодно получил и несколько престижных наград), а докторскую степень в области литературы получил в Оксфорде (его диссертация, посвященная теме поэтов-романтиков, удостоилась престижной награды и принесла ему членство в совете колледжа). Небольшое издательство опубликовало два сборника его стихов.

«Страшно рада, что вам удалось найти именно поэта, — написала я Лиз Бук. — Как раз то, что нужно Ники Баллард. Хотите, проведу сегодня занятия вместо Феникс?»

К тому времени как я вышла из душа, меня уже дожидалось новое письмо от Лиз. Она сообщила, что профессор Дойл рассчитывает приехать прямо к началу вечерней лекции («Он как раз был в Нью-Йорке, участвовал в конференции, ну не удача ли?»). Лиз спрашивала, не против ли я встретиться с ним после лекции — заодно отдам ему сочинения, писала она.

Я ответила, что не против, но не лучше ли встретиться с ним до лекции, чтобы он смог просмотреть сочинения, узнать немного больше о своих будущих студентах?

«Нет, — тут же ответила Лиз, — он не хочет, чтобы его мнение было предвзятым».

— Скажите, какой идеалист! — пробурчала я. И мысленно обругав себя за цинизм, добавила: — Но вообще неплохо.

И даже пририсовала смайлик.

В этот день я собиралась показать студентам «Грозовой перевал», поэтому оставшееся время потратила на то, чтобы собрать папки с сочинениями.

После лекции один из моих студентов — юноша с пирсингом — подошел, чтобы обсудить свою работу, я увлеклась и вспомнила о приезжей знаменитости, только когда началась следующая лекция. Подойдя к аудитории, я с удивлением обнаружила закрытую дверь, а прислушавшись, услышала негромкое бормотание голосов, за которым последовал взрыв смеха.

Вот и хорошо, порадовалась я, ребята заслуживают хорошего преподавателя. Оставалось только надеяться, что у него нет обыкновения уделять внимание кому-то одному, как это делала Феникс в случае с Марой. Может, стоит поговорить с ним после занятий, рассказать о ситуации, которая сложилась в группе? До звонка оставалось еще почти полтора часа, и я решила, что пока поработаю в библиотеке.

Я отыскала свободный компьютер и вошла в свою электронную почту. Оказывается, Лиз ответила на мое последнее письмо:

«О, кстати, — написала она, — мистер Дойл спрашивает, когда вам удобнее с ним встретиться. Я сказала, что, поскольку вы обычно подолгу засиживаетесь в библиотеке, это не имеет особого значения. Нам здорово повезло заполучить маститого поэта (особенно учитывая его репутацию прекрасного преподавателя) да еще без предварительной договоренности. Конечно, я стараюсь всячески угодить ему… Надеюсь, вы не обиделись?»

Я вздохнула. Декан Бук, по своему обыкновению, пыталась угодить сразу всем. Честно говоря, я ей не завидовала. Быть деканом — тяжкая участь. Но в одном она была права: заполучить пишущего поэта в качестве преподавателя — редкая удача. Тем более что представители этой братии обычно отличались мерзким характером и славились своей нетерпимостью к студентам. А тут парень из Оксфорда, да еще с опытом работы в старших классах — неудивительно, что Лиз носится с ним как с тухлым яйцом!

Я написала, что сижу в библиотеке и что мне есть чем заняться, пока не освободится профессор Дойл, так что пусть она не переживает. Собственно, так оно и было — у меня опять скопилась куча тетрадей, и вдобавок мне нужно было поработать над статьей для последнего номера «Фольклора». Но вместо этого я опять открыла «Гугл» и отыскала библиографию Дойла. В одном из сборников стихов, который назывался «С другой стороны», мое внимание почему-то привлекло одно — со странным названием «Ночь. Лжец».

Что было, того уж не будет,

Память ничто не разбудит.

То, что цвело под солнцем,

Зимний ветер погубит.

Любовь, что казалась вечной,

Дружба — крепче каната,

Все ушло безвозвратно!

Виной — лишь моя беспечность.

Свобода казалась дороже.

Мальчишка, что с него взять-то?

Откуда же мог знать я,

Что к прошлому нет возврата?

Смерть расставила точки,

Где сам я писал запятые.

Любовь ушла. Остальное

Только слова пустые.

Юность — не оправданье,

В сердце застыла стужа.

Ветер апрельский кружит,

Крик журавлей в небе…

Солнце согреет землю,

Зиму опять прогонит,

Только в моем сердце

Она поселилась отныне.

Слезы глаза сушат,

И на висках иней.

Как я не понял сразу —

Мне нет без тебя жизни…

Ух ты, присвистнула я, дочитав до конца, а этот парнишка из Оксфорда, бывший школьный учитель, к тому же и писать умеет! Впрочем, по одному стихотворению трудно судить. Вернувшись на его страницу, я отыскала еще одно, потом еще… и еще. Увлекшись, я прочитала не меньше дюжины. Все стихи Дойла были одинаково хороши… и все они были посвящены утраченной любви. Похоже, какая-то девушка в свое время разбила ему сердце, решила я.

Но тут я бросила взгляд на часы и ахнула, сообразив, что лекция уже минут десять как закончилась.

Схватив сумку, я пулей вылетела из библиотеки, промчалась через двор и через минуту с топотом ворвалась во Фрейзер-Холл. В коридоре я остановилась, пытаясь отдышаться, и услышала доносившиеся из бывшей аудитории Феникс голоса. Осторожно приоткрыв дверь, я заглянула туда — и уткнулась взглядом в широкую спину, обтянутую твидовым пиджаком. Высокий темноволосый мужчина, стоя спиной ко мне, что-то говорил, обращаясь к Флонии Руговой. Обычно жутко стеснительная — за все время я, по-моему, ни разу даже не слышала ее голоса, — Флония трещала как сорока, щеки у нее раскраснелись, а руки порхали, словно крылья только, что выпущенной на волю птички. Я попыталась услышать, о чем она говорит, и только тут поняла, что слышу не английскую речь. Профессор Дойл произнес несколько слов — на албанском, предположила я, — и Флония захихикала. Заметив меня, она испуганно закрыла рот. Профессор Дойл тоже наверняка сообразил, что кто-то заглядывает в дверь, однако вместо того, чтобы обернуться, нагнулся к Флонии, тронул ее за плечо и негромко произнес несколько слов. Сразу посерьезнев, Флония кивнула, потом сложила ладони и молча склонила голову — я не знаю албанского, но готова была поклясться, что она за что-то благодарила Дойла. Он бросил какую-то фразу, она в ответ рассмеялась, поспешно собрала свои вещи и выбежала в коридор, сделав вид, что не заметила меня.