В добрый час - Эльза Вернер Страница 51

Брат не привез ей ни одного словечка, даже поклона от него! «Засвидетельствуй мое почтение барону и твоей сестре»!.. Вот и все. Уж лучше бы сказал прямо: «засвидетельствуй мое почтение баронессе»! Это было бы еще холоднее, еще приличнее…

Евгения подошла к письменному столу и пробежала глазами бумагу. И здесь холодные, казенные фразы, которые выносили смертный приговор будущему двоих. Но ведь Артур этого и хотел. Он первый произнес слово «развод», он же первый согласился ускорить дело, а когда она пришла к нему и выразила готовность остаться с ним, он отвернулся от нее и велел ей удалиться. При воспоминании об этом кровь ударила ей в голову, и она схватила перо. Будучи прежде всего женщиной, Евгения знала, что эта подпись очень оскорбит его, хоть он и готов к этому; она поняла значение тех взглядов, которые бросал на нее Артур, думая, что за ним не наблюдают. Но он должен поплатиться за то, что поддался слабости, отказался, понять ее намеки на возможность примирения, ответил гордостью на гордость, упрямством на упрямство, — и он поплатится, даже если при этом она сама будет страдать в десять раз больше его. Лучше сделать несчастными двоих, чем сознаться, что ошиблась однажды. Демон гордости со всей силой снова заговорил в ней. Как часто он уничтожал все добрые побуждения ее души, в основном во зло и ей, и другим! Но сегодня к его голосу примешивался еще какой-то другой. «Артур как настоящий мужчина борется с бедой, которая надвигается на него со всех сторон, и я боюсь, что ему не выдержать». И если он погибнет, то погибнет один, как и боролся все время один, — у него не было ни друга — никого, кому бы он мог довериться… Как ни преданы ему служащие, как ни преклонялись перед его стойкостью посторонние, рядом с ним не было никого, ничье сердце не билось для него, а жена, место которой теперь возле него, жена в это время намеревалась подписать прошение о скорейшем разводе с одиноким и покинутым мужем.

Евгения уронила перо и отошла от письменного стола.

В чем же, собственно, вина Артура? Он был равнодушен к женщине, которая, как он думал, вышла за него, прельстившись его богатством, а когда она вывела его из заблуждения, то отнеслась к нему с таким презрением, какого не перенесет ни один мужчина, если в нем есть хоть капля чести. И в этом случае ему пришлось расплачиваться за поступки своего отца, и как дорого поплатился он за них во время своего непродолжительного брака! С момента того памятного разговора с ней не случилось ничего — только муж, которого она оттолкнула, холодно отдалился от нее. Но что же было с ним? Она лучше всех знала, что испытал он за эти три месяца, когда все окружающие видели, как равнодушны они друг к другу; но под этим равнодушием скрывались такие шипы, которые могли любого вывести из себя, — ведь каждым взглядом, каждым движением можно оскорбить человека, что и происходило на самом деле. С высоты своего положения аристократки она высокомерно старалась подчеркнуть его ничтожество. Изо дня в день пускала в ход свое оружие и действовала тем беспощаднее, чем больше замечала, что попадает метко. Она добилась того, что жизнь стала для него пыткой, а брак — проклятием, и сделала это для того, чтобы отомстить ему за бессовестный поступок его отца. Она действовала целенаправленно и довела его до того, что он сам потребовал развода, не будучи в состоянии жить с ней под одной кровлей. Кто же виноват в том, что он, наконец, возмутился и оттолкнул руку, которая его так мучила и терзала?

Молодая женщина вскочила с кресла, в которое незадолго перед тем бросилась, и в страшном волнении зашагала взад и вперед по комнате, как бы желая убежать от собственных мыслей. Она отлично знала, чего они хотели, даже требовали от нее… Только одно могло помочь и спасти ее… Но это было невозможно… не должно случиться. Если бы она даже пожертвовала своей гордостью, было бы это понято так, как она желала? Разве она не могла ошибиться, неправильно истолковав то, что читала порой в глазах Артура, которые, сверкнув лишь на мгновение, и то против его воли, выдали затаенное чувство? А если он встретит ее таким же ледяным взглядом, как в тот раз, посчитав, что она, как и любая женщина, только исполняет свой долг? Если он ей снова скажет, что готов бороться и погибнуть в одиночестве, и снова велит ей удалиться… Нет, никогда! Лучше развод, лучше жизнь, полная муки и горя, чем такое унижение.

Лучи солнца, золотившие верхушки деревьев, давно уже погасли; сумерки спустились над шумными улицами резиденции, не дав им ни тишины, ни прохлады. Толпа по-прежнему шумела и двигалась в духоте; звуки голосов и стук экипажей, сливаясь в неясный гул, доносились до слуха Евгении. Но среди этого гула ей слышалось теперь что-то другое, сначала неясное, как бы долетавшее издалека, но постепенно приближавшееся, звучавшее явственнее и громче. Может быть, звуки эти прилетели сюда с лесистых гор и, заглушив столичный шум и гул, коснулись слуха молодой женщины? Она и сама не знала, что это за звуки, но они напоминали ей шелест ветвистой ели, лесной гул с его таинственными аккордами, и она как бы снова ощутила приближение весны и то болезненное сладкое чувство, какое испытала в те минуты… Перед ней снова клубился туман, гремела буря, шумели горные ручьи, а из тумана ярко выступал один образ, который с тех пор не покидал ее ни во сне, ни наяву… Большие темные глаза серьезно и с упреком смотрели на нее.

Кто хоть раз выдержал борьбу с напряжением всех душевных сил, тот знает, как вдруг без всяких видимых причин могут нахлынуть воспоминания, картины прошлого. Евгения находилась сейчас именно в таком состоянии, чувствовала, как выпадало оружие из ее рук, и чувство неприязни таяло в ее сердце; в нем осталось только воспоминание о том часе, когда она впервые ощутила, что ненависть исчезла, ее вытеснило что-то новое, против чего она боролась всеми силами — и все-таки была побеждена.

Это была последняя борьба между прежним демоном гордости, который не мог простить полученного отказа, и сердцем женщины, чувствовавшей, несмотря ни на что, что она любима. Лист бумаги, предназначавшийся для того, чтобы разлучить двух людей, поклявшихся перед алтарем вечно принадлежать друг другу, лежал разорванный на полу, а молодая женщина стояла на коленях, подняв кверху мокрое от слез лицо.

— Я не могу! Нет, не могу так поступить с ним и с собой! Это было бы несчастьем для нас обоих! Будь что будет! Артур, я остаюсь с тобой…

— Где Евгения? — спросил барон, через час после этого входя в освещенную столовую, где уже собрались его сыновья. — Разве госпоже не доложили, что мы ее ждем? — продолжал он, обращаясь к слуге, который, окончив сервировку чайного стола, намеревался выйти из комнаты.

— Евгении нет дома, папа! — сказал Курт, опередив слугу, которому сделал знак удалиться.

— Нет дома? — удивленно повторил барон. — Так поздно выехала? Куда же?

Курт пожал плечами.

— Я не знаю. Вернувшись с прогулки, я отправился прямо к ней, но ее уже не было в комнате… А это я нашел на полу.

И, вынув из кармана разорванный лист с прошением о разводе, он с серьезным лицом, между тем как губы его подрагивали от смеха, принялся как можно тщательнее складывать его перед отцом, который переводил взгляд с бумаги на сына и наоборот, ничего не понимая.