В добрый час - Эльза Вернер

Одна из лучших церквей резиденции, несмотря на позднее послеобеденное время, была переполнена. Множество присутствующих, щедро украшенный цветами алтарь и длинный ряд элегантных экипажей вокруг церкви свидетельствовали о том, что венчание, которое должно было здесь совершаться, возбуждало интерес в высших слоях общества. Поведение собравшихся, как всегда в таких случаях, когда святость места не позволяет громко выражать любопытство или сочувствие, соответствовало событию: тревожное ожидание, шепот, напряженное внимание ко всему, что происходило близ ризницы, и наконец, всеобщее выражение удовольствия, когда двери ее раскрылись и вместе с первыми звуками органа появились жених с невестой и стали перед алтарем, окруженные многочисленным и блестящим обществом. Богатые мундиры, тяжелые атласные и бархатные платья, тонкие кружева, цветы и бриллианты — все это сверкало, волновалось и шумело, ослепляя великолепием. Еще больше пышности церемонии придавало присутствие главнейших представителей родовитой аристократии и финансовых тузов.

Справа от невесты стоял высокий сановный военный, по-видимому, ее близкий родственник, мундир и множество орденов которого указывали на многолетнюю службу. Он держал себя просто, но с достоинством, которое вполне соответствовало происходящему торжеству, однако в строгих чертах его лица проглядывало нечто совсем не похожее на радость. Взгляд его, устремленный на жениха с невестой, был скорее даже мрачен; когда же, отвернувшись от них, он оглядел рассеяно огромную толпу, его гордое лицо исказилось подавленным гневом и крепко сжатые губы слегка задрожали.

Рядом с женихом стоял другой, тоже пожилой уже господин в партикулярном платье и, очевидно, тоже близкий родственник, но ни изобилие бриллиантов в кольцах, часах и запонках, ни величайшая надменность осанки не могли придать ему родовитой сановности, которая проглядывала во всех движениях первого. Внешность этого господина была заурядной, если не сказать пошлой, и даже радость, выражавшаяся теперь в его лице, не могла изменить этого впечатления. Он с таким торжеством смотрел на жениха с невестой и на блестящую толпу гостей, с каким обычно приветствуют достижение давно желанной цели. Ничто не омрачало его радости по поводу происходящего торжества.

Казалось, что только эти два человека и принимали живое участие в церемонии; во всяком случае, жених с невестой относились к ней очень безучастно. Самый чужой и посторонний человек не мог бы проявить большего равнодушия, чем эти двое, которые через несколько минут должны были принадлежать друг другу. Девятнадцатилетняя невеста была очень красива, но от нее веяло ледяным холодом, не соответствовавшим ни месту, ни случаю. Отблеск горевших у алтаря свечей играл в тяжелых складках белого атласного платья, сверкал в бриллиантах драгоценного убора и освещал лицо, заимствовавшее, казалось, у мрамора его холод и неподвижность в тот час, который обычно оживляет самого сдержанного и равнодушного человека. Ее белокурые волосы, украшенные миртовым венком, резко контрастировали с темными бровями и почти черными глазами, которые она в течение всей церемонии всего раза два подняла на пастора. Правильное, несколько бледное лицо, закрытое вуалью, носило печать благородства, которое может быть только природным. Благородство сквозило не только в нежных изящных линиях лица, но выражалось также в осанке и всем существе молодой девушки. Казалось, она была рождена, чтобы парить в высших сферах, не приходя в соприкосновение с людьми и низменными житейскими заботами. Но, несмотря на это, ее темные глаза искрились энергией, в них чувствовался характер — качества, столь не свойственные светской даме, но крайне необходимые ей в эту минуту, так как на нее были устремлены взгляды сановника в мундире и стоявших сзади нее трех офицеров; по мере того, как обряд подходил к концу, их взоры становились пытливее и боязливее, но ее лицо оставалось таким же холодным и спокойным, как и вначале.

Стоявший рядом с ней жених, молодой человек лет двадцати восьми, представлял собой довольно распространенный тип светского человека, созданного, казалось, исключительно для того, чтобы блистать в салонах, ибо только там он что-то собой представляет, там одерживает победы и проводит всю свою жизнь. Его костюм и манеры были безупречны, но весь вид его выражал высшую степень разочарования. Тонкое и привлекательное лицо его дышало такой безграничной апатией, таким убийственным равнодушием ко всему и ко всем, что теряло всю свою прелесть. Все было в нем так бледно и так бесцветно — ни тени румянца на щеках ни признака жизни на лице, как будто он не мог уже ни наслаждаться счастьем, ни испытывать горе. Он вел свою невесту к алтарю так, как после танцев провожают свою даму до стула, да и теперь, стоя возле нее, он бесстрастно держал ее руку в своей. Ни серьезность шага, который он намеревался совершить, ни красота женщины, которую ему вручали, казалось, не производили на него ни малейшего впечатления. Пастор кончил речь и приступил к обряду венчания. Его голос раздавался громко и отчетливо, когда он спросил Артура Беркова и баронессу Евгению-Марию-Анну фон Виндег-Рабенау, желают ли они сочетаться браком.

Снова дрогнуло лицо военного, и он почти с ненавистью посмотрел на господина, стоявшего рядом с женихом, но в ту же минуту прозвучало двойное «да», означавшее, что одно из древних аристократических имен заменяется простым мещанским именем Берков.

Едва кончился обряд и пастор произнес последнее слово, как господин, украшенный бриллиантами, поспешно протолкался вперед, очевидно, намереваясь с шумной торжественностью обнять новобрачную, но прежде чем он успел это сделать, военный уже оказался около нее. Спокойно, но с таким видом, как будто это его неоспоримое право, он стал между ними и первый заключил ее в объятия, но его губы, коснувшиеся ее лба, были холодны, а лицо, склоненное над ней и на несколько секунд скрытое от остальных, утратило выражение гордого достоинства.

— Мужайся, папа, это было необходимо!

Эти слова, понятные ему одному, прозвучали чуть слышно, но тем не менее, они вернули ему самообладание. Он еще раз прижал дочь к своей груди, и в этой нежности как будто заключалась мольба о прощении. Потом передал ее в неизбежные объятия другого господина, который ожидал это с видимым нетерпением и ни за что не поступился бы правом поздравить «дорогую невестку».

Впрочем, она и не пыталась уклониться от этого, так как взоры всех присутствовавших в церкви были обращены на них. Она стояла неподвижно. Ни одна черта ее прекрасного лица не изменилась — она только подняла глаза, которые до сих пор были все время опущены, и в этом взгляде выразились такая неприступная гордость, такой ледяной отпор тому, в чем она не могла отказать, что ее поняли. Несколько растерявшийся свекор заменил бурные изъявления своей нежности почтительной вежливостью, и хотя он все-таки обнял ее, но это было простой формальностью, и его рука едва коснулась пышных складок тонкой вуали. Вся поистине немалая самоуверенность нового родственника не устояла перед этим взглядом.

Молодой Берков не затруднил до такой степени своего тестя. Они обменялись рукопожатиями, причем белые перчатки новобрачного и барона едва коснулись одна другой — оба довольствовались этим. Потом Берков подал руку своей молодой супруге и повел ее из церкви; ее атласный шлейф зашуршал по мраморным ступеням. За ними двинулись все приглашенные, и вскоре экипажи начали разъезжаться один за другим.