От любви до ненависти - Елена Белкина Страница 50

Илья появился без звонка.

Не дожидаясь приглашения, прошел на кухню, сел там, тяжело оперевшись локтями на стол, долго молчал. Ольга тоже молчала.

— Я заболел тобой окончательно, — сказал он наконец. — Я думаю о тебе каждый день с утра до вечера.

Илья говорил об этом так, как действительно говорят о болезни: мрачно, уныло, безнадежно.

— Нет, в самом деле. Это какое-то навязчивое состояние. Маниакально-депрессивный психоз. Что молчишь?

— Думаю, — сказала Ольга.

— О чем?

— Не знаю. — Ольга рассмеялась. — Чувствую, что думаю, а о чем, не знаю. Знаю, что я тебе не верила. Думала: ну, решил опытный мужчина для игры, для развлечения роман закрутить. Сам себе игрок, сам себе зритель.

— Это было бы замечательно! — сказал Илья. — Я, может, как раз и хотел роман закрутить! А вместо этого — хоть топись. Взрослый дядя, а ни черта не разберется, смешно! Чего я хочу? — спрашивал он, словно не Ольгу, а только себя. — Жениться на тебе? Нет. Третий раз я в эту воду не войду. Чего тогда?

— Постоянной любовницей меня сделать, — подсказала Ольга.

— Это хорошо бы, — рассудил Илья. — Но в любовницы надо брать женщину с характером легким, простым.

— А у меня нелегкий и непростой?

— Конечно. И даже не в этом дело. Идеальная любовница: пришел к ней, отвел душу, облегчил, извини, тело, ушел, и пока не зачесалось в душе или, извини, в теле, занят своей жизнью. С тобой так не получится. Уйдешь, а облегчения не будет. Ревновать буду: с кем ты, что ты, где ты… Вот, например, эти дни и ночи, когда мы были вместе. Близко. Ближе невозможно. И я должен был быть, коряво говорю! — должен был быть счастлив безоговорочно!

— А ты не был счастлив?

— Быть-то был, но все равно как-то больно было. То есть ныло что-то… То есть… Не знаю. То есть знаю. Все, что я до этого говорил, это ерунда. Главное: ты-то не полюбишь меня, хотя стараешься, я вижу. Спасибо за старание.

— Не стоит благодарности, — сказала Ольга.

Да, совсем недавно она считала, что для Ильи это — игра, придумка, фантазия.

А сейчас поняла и поверила: не игра, не фантазия. Серьезно, и даже очень. Видно, что растерян он более всего от собственной растерянности, потому что, столько лет прожив, впервые встречается с чем-то совершенно в себе незнакомым. Она вспомнила советы Людмилы: что, дескать, с Ильей, если он влюбится, можно делать что угодно. И женить на себе, и так далее. А что — и так далее?

И зачем вообще учить его? Не приняла ли она душевное притяжение к этому человеку и телесную радость, полученную от него, за то, что он в запое своем называл «любить по-настоящему»? Она ведь, возможно, и не знает, что это такое — по-настоящему. Он догадался о том, в чем она сама себе боялась признаться: ее чувства более поверхностны, они возникли на фоне ее разрыва с мужем, на фоне неверия в себя, и ведь недаром она мысленно так долго сопротивлялась своему влечению! Значит, предчувствовала! Вот человек, которому больно, и она повинна в этой боли. Отношения можно продолжать, ей не составит труда изобразить взаимность (потому что все-таки некоторая взаимность есть). Но чем дальше зайдут эти отношения, тем сильней будет его притяжение к ней и, наоборот, глубже будет ее разочарование, ее усталость. И кончится это еще большей болью для него, чем сейчас.

И самым правильным будет не разубеждать его, а помочь. Даже пусть за счет некоторой лжи.

— Знаешь, — сказала она, — я тебе очень благодарна. Что-то во мне изменилось. Правда, результат неожиданный.

— Какой же?

— Мы, кажется, помирились с мужем.

— Кажется — или помирились?

— Помирились.

— Я поздравляю. Трудно только первые семь-восемь лет. А потом еще труднее. Когда вы будете расходиться после пятнадцати или двадцати лет семейной жизни, вы уже будете ясно и просто друг друга ненавидеть. И никаких примирений уже не нужно будет. Так что десяток лет подождать, и все определится.

— Ты очень зло говоришь.

— Я злюсь на себя. Я твой муж по сути. И — не могу. Если твой бывший мог жить с женщиной, которая его не любит, то я не могу.