Твоя жена Пенелопа - Татьяна Веденская Страница 50

– Так умерли они…

– Ой, извините, я ж не знала.

– Да ничего… Никогда не сердись на своих родителей, Нин. Лучше перетерпи, подставь свою голову. Потом себе не простишь. Чувство вины – самое мерзейшее из чувств по отношению к близкому человеку. Да и не к близкому…

– Я знаю, Елена Петровна. Я это очень хорошо знаю.

– Да откуда тебе… Молодая ты еще. Ладно, работай… А после обеда иди, отпускаю.

Нина заявилась к родителям со старательно веселым выражением на лице, с настроем «подставить голову». И с полным пакетом гостинцев. Мама глянула в пакет, хмыкнула недовольно:

– Надо же, набрала всего… Будто к чужим идешь! А у меня и не сварено ничего, ты ж сказала, вечером тебя ждать!

– Я не голодна, мам…

– Ишь, как говорить-то культурно научилась! Не голодна… Иди к отцу, посиди с ним, а я пока чайник поставлю. Там он, на диване лежит, около телевизора.

Нина присела на кресло возле дивана, но отец даже головы не повернул в ее сторону. Уставился в телевизор, по-бабьи сплетя руки на груди.

– Ну как ты, пап? Мама говорит, болеешь?

– Заболеешь тут с тобой…

Нина вздохнула, не найдя, что ответить. Думала, так и посидит молча с ним рядом, да не тут-то было. Отец, тяжело покряхтев, принял сидячее положение, дотянулся до пульта, с силой вдавил палец в кнопку отключения. Телевизор испуганно всхлипнул, погас экраном. А отца как прорвало:

– Дура ты, Нинка, дура! Сама хоть понимаешь, чего своей дуростью натворила? Такого мужика упустила, надежного, свойского! Теперь вот носись со своим прынцем, посади его к себе на шею и носись! Нанялась к нему в служанки и рада… Неуж думаешь, он женится на тебе? Да ни в жизнь! Такие сроду не женятся!

– Вообще-то он давно мне предложение сделал, пап…

– Ну да? И чего? Когда ж свадьба?

– Не знаю.

– Ну, это как раз понятно! Такие хлыщи тыщу раз предложение сделают, а свадьбы ни одной не сыграют! Понятно!

– Пап… Не надо, а? – проговорила она тихо, смиренно опустив голову. – Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?

– Да как, как! Видать, твоими молитвами, доченька! Удружила отцу, спасибо! Эх, такой парень хороший был… Рукастый, головастый, домик нам в саду обещал подлатать… Вот, гляди теперь, как отец из-за твой дурости мается! Не совестно тебе? Гляди, гляди!

И задышал сипло, отрывисто, сердито глядя в потолок. А у Нины не хватило вдруг запаса смирения, вырвалось обвинение вместе со слезой:

– Пап, ну зачем ты… Мне и так плохо, и вы с мамой еще…

– Плохо, говоришь? – живо повернул голову отец. – А ты как думала, хорошо будет, да? Сама виновата, не слушаешь никого!

– Да не в том дело, пап… Ну почему вы с мамой не чувствуете, когда мне плохо? Просто – плохо? И никогда не спросите – отчего? Почему я вам все время вру, изворачиваюсь, боюсь, делаю хорошую мину на лице…

– Так не врала бы. Вышла бы замуж за Витю, жила бы себе припеваючи. Он же весь на ладони, Витя-то. Простой, свойский. А тебя, вишь, в сложности да в любовь поперло, куда там с добром…

– Да, всегда надо знать свое место, Нинк… – проговорила из-за плеча незаметно подкравшаяся мама. – Пойдем на кухню, там чайник вскипел. А папа пусть отдохнет…

На кухне, усевшись за стол, мать продолжила торопливо, будто боясь, что Нина рассердится, остановит ее:

– Да, да, всегда надо знать свое место, не шибко искушаться на любовь-то. Кто мы такие, чтобы больших праздников от жизни требовать? Всяк бы хотел праздников-то… Нет, наша бабья задача по жизни такая – скрепиться да правильно замуж выйти, вот что я тебе скажу, Нинка. А может, есть еще возможность Витю вернуть, а? Ты ему не звонила, как он?

– Не буду я ему звонить, мам! Оставьте вы с папой свою досаду, не люблю я его! И хватит об этом!

– Эвона, люблю, не люблю. Опять хоть в лоб, хоть по лбу. Какая тебе любовь, что за нежности при нашей бедности! А ну, завтра твой Никита выставит тебя из своих хором, что, к нам обратно вернешься? Нет, если хочешь, то конечно… Просто жалко будет, нынче хорошие мужики на дороге не валяются, кругом одни наркоманы да пьяницы. Пойди потом, поищи себе такого Витю! А ты все – любовь, любовь… Да кто ж спорит, что с любовью лучше? А только надо еще и жить как-то, дочка, обустраиваться, гнездо свое вить, собственное… А не чужое прибирать-надраивать… Чужое, оно и есть чужое, Нин. От него одна боль, от чужого-то. Оторвешь от него кусочек, порадуешься, а потом живи с этой болью всю жизнь… Нет, лучше и не знать совсем…

– Мам, ты о чем сейчас? Какой кусочек, не понимаю?

– Ой, да это я так… Не обращай внимания! – встрепенулась мама испуганно, смахнув набежавшую в уголки глаз неожиданную слезу.

– Это ты сейчас… о дяде Пете, да? Ты любила его, мам?

– Да ты… Ты чего мелешь-то?.. О каком таком?..

Мать со свистом втянула в себя воздух, им же сипло поперхнувшись. Закашлялась, выпучив испуганные, подернутые влагой глаза, воровато оглянулась на дверь. Потом долго смотрела на нее, настороженно, как на чужую. Складки на лбу собрались нервными бугорками, на виске, под кожей, влажной и тонкой, как мятая полиэтиленовая пленка, билась и билась в тревоге синяя жилка.

– Мам… Прости, я не подумав спросила.

– Да нет, отчего ж… Если спросила, значит, и на уме есть, и на памяти… Это ж все мы так – думаем, что наш грех вместе с нами помрет. А оно вон как! Раз – и по башке молотком! И живи дальше, как хочешь!

– Да кто говорит про грех, мам! Какой же это грех – любить?

– Так ведь и радости тоже мало, Нинк, если на то пошло! Вот здесь, здесь осталось… – подсунула она ладонь под вялую полную грудь, – осталось и болит болью… А зачем бы мне эта боль, скажи? На кой леший она мне сдалась? Чтобы всю жизнь виноватой перед отцом себя чувствовать? Он-то меня одну всю жизнь любит…

– А ты хочешь, чтобы и я с этой болью всю жизнь жила, да? Скрепя сердце? Нет, мам, я так не могу. Я люблю и буду любить столько, сколько у меня получится. Не хочу любовь по кусочкам отрывать где придется.

– Ну, смотри не ошибись…

– Не ошибусь, мам…

Потом, вечером, когда в автобусе домой ехала, Нина все время мысленно возвращалась к этому разговору. И слезы наворачивались на глаза, и жалко было до ужаса бедную маму, и себя жалко. Еще и номер Никиты отзывался знакомым до боли автоматически вежливым голосом – «…абонент отключил телефон или находится вне зоны обслуживания…»

Интересные они там вообще-то, на автоответчике. Могли без этого расплывчатого «или» обойтись. Или одно, или другое, разделили бы как-то. Потому что «вне зоны» – это уважительная причина. А «отключил телефон» – это уже форменное издевательство. Лучше бы двинули прямо в лоб – не звоните этому абоненту, не хочет он с вами разговаривать, сами не понимаете, что ли? Так бы честнее было…