Позволь ей уйти - Юлия Монакова Страница 50

Москва, 2008 год

Первое, что спросил Пашка, когда немного оклемался и снова обрёл ясность мышления:

— Я поступил?

Голос его звучал бодро, чувствовал он себя прекрасно — словно и не было двух суток в жару и бреду, которые ужасно напугали и измотали Хрусталёву. Впрочем, сам Пашка практически не помнил свою болезнь, целый кусок жизни с того момента, когда он рухнул в обморок в академии, просто выпал из памяти, лишь туманные разрозненные картинки, похожие на сновидения, всплывали в голове, но он не был уверен, реальные это воспоминания или просто бред, вызванный высокой температурой.

— Как ты, Паша? — встрепенулась Хрусталёва, задремавшая было прямо на стуле возле постели больного. — Голова болит? — она прикоснулась ладонью к его лбу, проверяя, не горячий ли.

— Да нормально всё, Ксения Андреевна, — от нетерпения Пашка даже задрыгал высунувшейся из-под одеяла босой ногой. — Так поступил я или нет?

— А сам-то как думаешь?

Он впился пытливым взглядом в лицо своей наставницы. Наверное, если бы всё было плохо, Хрусталёва не стала бы нарочно тянуть время и интриговать. Или наоборот — она сейчас боится сказать неутешительную правду, пока Пашка окончательно не поправился?

— Ну Ксения Андреевна!.. — он чуть не взвыл от нетерпения и неизвестности. Она рассмеялась и взлохматила его волосы:

— Поступил, поступил! Ты просто умничка. Все там в академии в шоке от твоей целеустремлённости и работоспособности… Ведь в последнем туре буквально на автопилоте танцевал! И как танцевал! В общем, поздравляю тебя, мой дорогой. Мы сделали это. Мы победили! Вернее — ты победил!

— Ура-а-а! — возликовал Пашка, подпрыгнув на кровати, и тут же закашлялся — горло всё ещё побаливало.

— Тише, тише, — всполошилась Хрусталёва, — что ж ты так орёшь, тебе пока нельзя, голос потеряешь…

— Подумаешь, — прохрипел счастливый Пашка, улыбаясь до ушей, — я же не оперным певцом стать собираюсь, а артистом балета!

— Но всё равно побереги голосовые связки, артист, иначе как потом интервью давать будешь? — пошутила балерина. — И кстати, раз уж ты проснулся… Тут тебе выписали кучу лекарств — и микстуры, и таблетки. Давай-ка сразу выпьешь то, что нужно принять на голодный желудок. А потом непременно надо поесть, чтобы набраться сил. Лена… Аркадьевна тебе бульон сварила.

— Ой, а Тёма… — вспомнил вдруг Пашка. — Артём Нежданов! Вы не знаете, его взяли?

Хрусталёва замялась.

— Третий тур он не прошёл. Но его оставили в резерве, — добавила она торопливо, заметив, как моментально поникли Пашкины плечи и потух взгляд. — Его и ту милую зубастенькую девочку, как её… Тоня, что ли? Гимнастка.

— Тоня Городецкая, — буркнул Пашка. — А что такое — “оставили в резерве”?

— Ну, знаешь, случается так: вот наберут курс, а к началу занятий в итоге приезжают далеко не все. Или планы изменились, или личные обстоятельства… или поступили куда-то ещё, слава богу — балетных училищ в стране навалом. Так что погоди пока горевать, — подбодрила она его, — может, ещё найдётся местечко для твоего Тёмы. Его хорошо запомнили во время отборочных туров — такой улыбчивый, энергичный, позитивный… У него ещё есть шанс.

— А если не будет свободного места? — тихо уточнил Пашка. Он и сам не ожидал, что так расстроится неудаче своего нового друга. В мечтах он уже вовсю рисовал себе их весёлые совместные будни в академии, с таким приятелем точно не заскучаешь!..

— Не принимай близко к сердцу, — попросила Хрусталёва. — Это учёба в балетной академии, а не развлечение. Долгий, трудный и изнурительный путь, а не увеселительная прогулка. Да, они вынуждены отказывать многим, очень многим детям… но лишь потому, что выбирают лучших. Самых лучших! — убедительно добавила она. — Конечно, все, кто не поступили, плачут и горюют… но поверь, Паша, они сейчас более счастливы, чем те из вас, кто уже поступил, а потом внезапно обнаружит, что у него нет таланта. Принять этот факт о себе и сойти с поезда в середине пути куда сложнее, чем отсеяться в самом начале.

Пашка примолк, всерьёз обдумывая эти слова.

— А у меня… у меня точно есть талант? — спросил он в страхе. Хрусталёва улыбнулась, подавая ему таблетку и стакан воды:

— Более чем достаточно. Но это не значит, что тебе можно расслабляться и валять дурака во время учёбы. Наоборот — твои способности подразумевают, что спрашивать с тебя станут строже и больше, чем с других.

Пашка проглотил таблетку, а затем, поморщившись, выпил мерзкую на вкус микстуру, и вдруг снова встрепенулся:

— А Милка? Она не звонила? Она знает, что я поступил? Как она? Где?

— Да всё в порядке с твоей боевой подругой, что ей сделается, — засмеялась Хрусталёва. — Разумеется, она в курсе, что ты зачислен в академию. Когда в фойе вывесили списки, она громче всех визжала от радости… как будто сама прошла отбор. Да, кстати, тот мальчик из Канады тоже поступил, — вспомнила она. — Как его зовут?

— Шейл Хьюз, — отозвался Пашка, не сразу сообразив, почему упоминание этого имени отозвалось каким-то неприятным послевкусием. Нормальный же пацан, вроде…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну вот. Они тебе вместе с Милой привет передавали и пожелания скорейшего выздоровления…

Пашка напрягся.

— В смысле — вместе с Милой?

— Да звонили утром, спрашивали, как ты.

— Звонили? — переспросил Пашка, выделив интонацией множественное число.

— Откуда-то с улицы, шум стоял дикий, они то ли в парке аттракционов гуляют, то ли в зоопарке, я толком не поняла…

Пашка моментально помрачнел. Вот, значит, как! Он тут болеет, валяется с температурой, а эти двое гуляют и развлекаются… как мило.

Он понимал, что обижаться и злиться в этой ситуации глупо. Ну, гуляют вместе. Подумаешь! Шейл иностранец, ему всё в Москве интересно, а Мила уже неплохо тут освоилась… И тут же шибануло воспоминанием: в пиццерии эти двое задушевно воркуют друг с другом, не обращая ни на кого внимания…

Мир, до этого сияющий всеми цветами радуги, вдруг съежился до размеров одной комнатки, стал серым, мрачным и неприветливым. Пашка улёгся обратно в постель и натянул одеяло до самых бровей.