В добрый час - Эльза Вернер Страница 47

— И вы знаете также, что я не могу сказать этого слова, потому что в нем заключается невозможное; уступить должны вы, и я еще раз протягиваю вам руку.

— В самом деле? — вскричал молодой предводитель с явной насмешкой. — Не потому ли вы предлагаете это теперь, что всюду началась борьба, и мы можем рассчитывать на поддержку и помощь?

Берков быстро выпрямился, и глаза его тоже загорелись.

— Нет, я предлагаю это потому, что оружием могут водворить порядок, который вы попираете ногами, а я хотел бы избавить от этого своих людей. Оставьте этот насмешливый тон, Гартман, — вы сами видите, что он неуместен. Судя по тому, что произошло между нами и, может быть, еще произойдет, ни одного из нас нельзя упрекнуть в трусости.

Тон и взгляд Артура опять были такие же, как тогда, когда он в первый раз говорил с Гартманом в зале совещания. С чувством гнева, смешанного с удивлением, смотрел Ульрих на своего молодого хозяина, который решился говорить с ним таким образом, хотя должен был знать после той сцены в лесу, чего следовало ему опасаться при подобных встречах. Из его слов было ясно, что он это знал, и все-таки добровольно желал объясниться с ним наедине. Парк был совершенно пуст, на лугу — ни души, и жилье находилось на довольно большом расстоянии от этого места. Никто из служащих не рискнул бы заговорить с глазу на глаз со страшным Гартманом, даже сам инженер, самый смелый из всех, а молодой хозяин, этот «неженка», так недавно еще презираемый им, решился на это. Конечно, он уже доказал своему противнику, что о трусости с его стороны не могло быть и речи.

Артур, вероятно, заметил, какое впечатление произвела на Ульриха его манера держать себя, и приблизился к нему еще на несколько шагов.

— Неужели вы не понимаете, Гартман, что таким поведением вы делаете невозможным свое пребывание здесь в будущем? — серьезно спросил он. — Вы, может быть, думаете, что после примирения ваши друзья смогут повлиять на меня? Даю вам слово, что не позволю управлять собой; но я уважаю в вас мужество, хотя и дурно направленное. До сих пор вы действовали только во вред мне, но я увидел, как вы можете быть мне полезны, если перестанете враждовать со мной. Послушайтесь голоса рассудка, удовольствуйтесь достижением возможного, и я охотно предложу вам остаться на рудниках и открою вам путь к повышению. Я знаю, чем рискую, оставляя среди рабочих такого человека, как вы, но я это сделаю, если вы ответите мне доверием на доверие.

Такое предложение было крайне рискованным, тем более что относилось к человеку, привыкшему считать всякую умеренность признаком слабости; но Берков и тут не ошибся. Правда, Ульрих ничего не ответил и не выразил готовности согласиться, но достаточно было и того, что он сразу же с мрачной подозрительностью не отверг предложенного.

— Правда, я тщетно добивался вашего доверия, — продолжал Артур. — Вы до сих пор отказывали мне в нем. Я явился сюда чужим; для вас и для всех рудокопов я всегда был посторонним лицом. Вы сразу объявили мне войну, не зная даже, что я сам, добровольно хотел многое изменить и исправить; вы приняли меня как врага и так обошлись со мной, не спросив даже, хочу ли я быть вашим врагом.

— Между нами война, а на войне все допустимо! — возразил Ульрих.

Артур поднял голову, и его бледное лицо как будто запылало, озаренное отблеском вечерней зари, освещавшей их обоих.

— Но разве война между нами необходима? Я подразумеваю не теперешнюю борьбу, которая рано или поздно кончится, — я говорю о той скрытой вражде, которую всегда разжигают и будут разжигать, с одной стороны, жестокость и насилие, с другой — злоба и ненависть. Так было всегда и так будет, если вас подчинит только грубая сила. Нам следовало бы заключить мир, прежде чем та и другая сторона изойдет кровью. Пока еще есть возможность примириться. Еще не случилось ничего такого, что сделало бы пропасть между нами непреодолимой… Через несколько дней, возможно, уже будет поздно!

В голосе молодого хозяина, несмотря на спокойствие, было что-то необычное, и по лицу Гартмана видно было, что он потрясен этими словами. Упрямый рудокоп, привыкший властвовать над равными себе и чувствовать оскорбительное высокомерие или плохо скрываемый страх стоящих выше него, понял, что хозяин ставит его так высоко, как никогда еще никто не ставил. Он хорошо знал, что Артур не стал бы так разговаривать ни с одним из своих рабочих, а может быть, и служащих, и что таким обращением он, Гартман, обязан исключительно себе. Хозяин говорил с ним, как с равным, о серьезном деле, от которого зависит обоюдное благо или несчастье обоих, и, вероятно, победил бы его, если бы не был Артуром Берковым. Гартман, с необузданной и страстной натурой, не мог быть справедливым к человеку, которого ненавидел всей душой.

— Нам трудно быть доверчивыми, — сказал он с горечью. — Ваш отец в течение многих лет старался истребить в нас это чувство, так что для его сына в наших сердцах не осталось ничего. Я верю вам, господин Берков, и понимаю, что вы сделали мне это предложение не из страха. Другому бы я не поверил, но вам верю. Но мы уже решили помочь себе сами и потому будем бороться до конца. Так или иначе выяснится, наконец, на чьей стороне правда.

— А как же ваши друзья? Или, может быть, вы хотите взять на себя все заботы, нужду, все несчастья, которые обрушатся на их головы вследствие такой «борьбы до конца»?

— Я не могу этого изменить! Все делается ради них!

— Нет, это делается не ради них, — твердо сказал Артур, — а единственно ради удовлетворения честолюбия их вожака, которому хотелось бы захватить власть в свои руки, чтобы сделаться потом еще большим деспотом, чем столь ненавистные ему господа. Если вы, Гартман, еще верите в свою так называемую миссию, то меня-то вы больше не обманете после того, как я увидел, что все, на что я соглашаюсь ради улучшения положения рудокопов, вы отвергаете как нечто маловажное, стремясь к одной цели, которую я хорошо понимаю. Вы хотите сделать меня и моих служащих бессильными и покорными решениям, какие вам будет угодно предписывать. Вы хотите, говоря от имени слепо повинующейся вам толпы, присвоить себе все права хозяина, а мне оставить только его имя и обязанности. Вот почему вы все ставите на карту. Уверяю вас, вы проиграете!

Такая речь была слишком смела, и Гартман, действительно, пришел в бешенство.

— Ну, если вы все это так хорошо знаете, господин Берков, то пусть будет так! Вы совершенно правы: речь идет не только о повышении заработной платы и безопасности шахт, чем могут довольствоваться только те, кто имеет семью и мучается, глядя на жену и детей. Более мужественные из нас хотят большего. Мы хотим сами управлять, хотим быть такими же полноправными хозяевами. Конечно, это не может понравиться людям, привыкшим к неограниченной власти, но теперь наша очередь! Мы, наконец, поняли, что нашими руками добывается все, чем пользуетесь только вы! Вы долго пользовались трудами наших рук, теперь пора вам испытать это на себе.

Слова эти произносились с такой запальчивостью, как будто каждое из них было оружием, способным нанести смертельный удар. Снова прорвалась вся необузданность Ульриха и ярость, которую он питал к целому сословию, излилась в эту минуту на стоявшего перед ним одного из представителей этого сословия. Положение последнего было довольно опасно, тем более что его противник, с раздувшимися на лбу жилами и сжатыми кулаками, готов был перейти от слов к делу.