Круги судьбы - Энн Саундерс Страница 38

Анита вспомнила, как мама рыдала над детским ботиночком. Она беспомощно посмотрела на Эдварда и впервые заговорила о том, о чем раньше только думала.

— Но ведь есть я. Я ее ребенок.

— Нет, Анита. Во время катастрофы Инез была беременна, и она потеряла своего единственного ребенка.

— Тогда чей же я ребенок?

— Ты помнишь, кто еще ехал в вагоне?

— Да. Мне об этом часто рассказывали. Там был мой папа и еще одна пара, незнакомая моим родителям. Шейла и Джон Мастерс, твоя сестра и ее муж.

— Правильно, — тихо сказал он. — Джон тогда только что забрал мою сестру из больницы. Поэтому они ехали в этом поезде. Им пришлось оставить ребенка в больнице, потому что девочка плохо набирала вес после рождения. Им было очень жаль оставлять ее, но они были счастливы, что она родилась, тем более, что уже через неделю крошку обещали выписать.

— Это и была я? — хрипло и недоверчиво спросила Анита. Ее пальцы крутили локон.

— Я однажды пытался тебе сказать. Тогда я дал тебе кольцо своей сестры, твоей матери. Но ты неверно поняла меня. — Эдвард продолжал очень осторожно свой рассказ, но чувствовал, как Анита отдаляется от него. Она перестала накручивать на палец волосы и крепко ухватилась за его руку, тщетно пытаясь сохранить ощущение надежности и покоя.

Она возненавидела его, как и опасался Эдвард, за то, что он разрушал всю стройную канву ее жизни. Словно она старательно и с большим трудом составляла картину — секунды, минуты, часы, годы жизни переводились в затейливые стежки, а учительница по рукоделию возьми и скажи ей: «Очень хорошо, дорогая, только ты вышивала не по своей канве. Вот твоя». И ей вручили чистое полотно.

Анита не хотела этого, отказывалась принимать. Нет, нет, я — Анита Херст. Инез — моя мать. Она сбежала с молодым англичанином, который стал моим отцом. Мои дедушка и бабушка — Энрике и Мария Кортес.

В эти мгновения ей не пришло в голову, что Эдвард не отнимает у нее прошлое — никто не может этого сделать: Эдвард дает ей новое будущее.

Ощущение реальности все еще не вернулось к Аните, но теперь она хотя бы могла взглянуть на пустое полотно, которое больше уже не было пустым, — слова Эдварда вышили на нем новые имена, события, жизнь.

— У Джона и Шейлы Мастерсов было мало родственников, да и те жили очень далеко. У Джона был один брат в Шотландии и два в Америке. У Шейлы была тетя в Корнуолле и двоюродная сестра в Илтшире. Наши родители умерли один за другим за год до того. Родители Джона, которые тоже умерли, были не здоровы и не могли позаботиться о новорожденной. Оставался один я. Я бы как-нибудь справился. Я бы ни за что не отдал тебя в приют. Когда Инез сказала, что хочет тебя удочерить, я не знал, что и делать, и, поверь, согласился на это не без внутренней борьбы. Доктора, ни на чем не настаивая, сказали, что для Инез это было бы лучше всего. Они вылечили ее тело, но ничего не могли поделать с душевными ранами. Они сказали, что новорожденный ребенок сможет облегчить боль и помочь ей примириться с собственным бесплодием. Как ты, возможно, и сама заметила, в случае Инез это было очень трудно. Она была очень женственна и при нормальных обстоятельствах удовлетворилась бы не менее чем шестью детьми. Она дала тебе всю любовь, которую могла бы дать шестерым, но никогда не говорила о своей беде. Она так и не вышла замуж, потому что, на ее взгляд, в браке без детей не было никакого смысла. Может быть, она так решила, глядя на свою мать, которая тоже была менее плодовита, чем ей хотелось бы. Инез видела, как брак родителей остывает и выхолащивается по той же самой причине, видела, как мать все удаляется от отца и переживала за них обоих. Она чувствовала, что слишком похожа на свою мать, чтобы выйти замуж еще раз и рискнуть чьим-то счастьем. В глубине души она чувствовала, что отношение матери к отцу было жестоким, неправильным, и не хотела причинять боль и унижения другому мужчине. Такая жалость! Потому что, мне кажется, Инез не из тех женщин, которая могла жить в одиночестве. Помню, как я спрашивал ее: «А как же счастье?», но не мог переубедить ее. Это удивительно, потому что мужества ей было не занимать.

— Мужества? — переспросила озадаченная Анита.

— Счастье не всегда дается легко. Иногда требуется много мужества, чтобы быть счастливым.

Морщинка между бровями Аниты пропала. Она смотрела уже с меньшей тревогой.

Кэти, которая сидела так тихо, что они почти забыли о ее присутствии, подошла к Эдварду. Две тонкие руки легли ему на плечи.

— Спасибо, что разрешил мне остаться. Спасибо.

Аните пришло в голову, что Кэти обожает Эдварда и приняла бы его на любых условиях, но любовь Эдварда к Аните могла бросить нехорошую тень на их счастье. Для стороннего человека такая связь могла выглядеть очень странной. Иногда ей самой это все казалось очень странным.

Родство! Конечно, она племянница Эдварда и может любить его, не чувствуя вины или неловкости перед Кэти.

Многое теперь становилось ясным. Инез не вернулась на Лехенду, потому что отказывалась признаваться, что Анита не была ее родной дочерью, она не хотела выдавать ее за родную внучку Энрике Кортеса — это было бы ложью. По ее женской логике, не было ничего дурного в том, чтобы самой жить с этой ложью, но мораль не позволяла вносить ложь в дом отца.

— Я так рада за тебя, Анита, — говорила Кэти. — Что бы ты ни сделала, решение будет только твоим. Не вини Эдварда за то, что он не сразу тебе это рассказал. У него были на то свои причины.

Анита пришла в себя:

— Ты хочешь сказать… Фелипе? Конечно, теперь нет никакого барьера, я должна ехать к нему прямо сейчас. Помоги мне, Кэти. Мне так много надо успеть сделать. Я должна позвонить, чтобы заказать места на самолете, и решить, что взять с собой.

— Ты уверена, что тебе нужно именно это? — спросил Эдвард.

— Ты спрашиваешь, хватит ли мне мужества быть счастливой? — спросила она, пользуясь его собственными словами. — Как сыну Энрике Кортеса, Фелипе не нужно самоутверждаться, но даже если он решит, что не может бросить корриду, мне безразлично. Ты меня понимаешь, не так ли, Кэти?

Кэти заморгала и кивнула.

Эдвард неожиданно поцеловал племянницу в щеку.

— Я тоже понимаю тебя, — сказал он. — Но не торопись. Послушай дядю Эдварда! — Он усмехнулся, заметив, как она на него посмотрела. — Эта привилегия должна быть предоставлена Фелипе. Я отправлю ему длинную телеграмму. Ему и решать.

Анита только собралась возразить, когда вдруг поняла, что Эдвард сказал «Фелипе», а не «этот испанец». Она была так рада, что он наконец перестал сопротивляться, и согласилась ждать. Может, трудно было выдерживать это решение, но зато Анита была избавлена от лишних объяснений. Телеграмма, лишенная драматических интонаций, справится с этим делом гораздо лучше.

Много раз Анита представляла себе мысленно сцену встречи. По какой-то неясной причине она была одета в голубое — в чудесный насыщенный цвет ляпис-лазури. Беспочвенная фантазия — в ее гардеробе не было ни одной вещи такого цвета. Ее вздернутый подбородок дрогнет, когда она увидит его, и одинокая слеза медленно потечет по щеке. Одна слеза будет символизировать море слез, которые не может пролить ее замерзшее сердце. Но между надеждой и ожиданием жило чувство смутного беспокойства: она, может быть, уже не нужна Фелипе.