Правосудие в Миранже - Элизабет Мотш Страница 33

Заметно нервничая, она прошлась по лаборатории, стараясь не задевать мебель и лабораторное оборудование. Длинные пряди полураспущенных волос золотым потоком струились по ее плечам и спине.

— Но он преследует меня даже мертвый. Я опасаюсь открывать окно. Я слишком боюсь злых языков… Однако благодаря уличным разговорам я в курсе всего, что происходит в городе. Люди любят обмениваться новостями, особенно скандальными… — Неожиданно она подбежала к Жаспару и схватила его за рукав. — Вы знаете, что они увезли Абеля? Вы видели его? Неужели он все еще думал, что ему удастся спастись? — ее голос задрожал. — Они сожгли его, ни в чем не повинного! Чтобы поймать его в большом лесу, который он знал, как свои пять пальцев, они пустили за ним собак. Они затравили его, точно на охоте. Звери! Вы не видели, как его увозили в повозке? Кто его видел?

— Иезуит был с ним до самого конца.

— И отпустил ему грехи… Благослови его, Господи, за доброту и милосердие! — Она снова стала мерить шагами лабораторию. — Если бы не он, где бы теперь была душа Абеля? Никто не знает! И кому теперь верить?.. Дай, Боже, иезуиту здоровья за то, что он простил Абелю его заблуждения!.. Он верил в свое воскрешение, бедный Абель. Если бы он был прав… — она остановилась и закусила губу. — Я приготовлю отвар.

Она развела огонь в маленьком очаге в центре помещения. Сунув руку в украшенный орнаментом, но не подписанный горшок, Анна достала какие-то веточки и бросила их в глиняный котелок, который наполнила родниковой водой. Вскоре веточки заплясали на бурлящей поверхности кипятка под тихое лопотание пузырей. Вдова разлила золотистый отвар по чашкам и предложила одну Жаспару.

Они неторопливо прихлебывали душистый напиток, не нарушая словами уютной тишины.

Прошло совсем немного времени, и они оба почувствовали, как ими овладела странная дрожь. Жаспар рассеянно подумал, что все дело в настое, но тут же забыл об этом, всецело отдаваясь необычным ощущениям. Ему нравилось чувствовать близость этой женщины, ее нежный запах, прикосновение щеки к его груди. Золотистый напиток, похоже, не был обычным травяным чаем, но Данверу никак не удавалось определить, что же пошло в котелок для его приготовления. А может быть, все дело в неотразимой привлекательности Анны Дюмулен? Она стала его солнцем, все его помыслы были устремлены к ней, каждый жест был пропитан нестерпимым желанием обладать ею.

Он погладил длинные волосы Анны, искрившиеся темным золотом в отблесках угасавших углей. Скользнув по ее спине, рука Жаспара опустилась на упругую выпуклость ягодиц, поднялась к узкой талии и нетерпеливо распустила стягивавший ее пояс. Голубая ночная рубашка сразу стала шире, скрыла соблазнительные изгибы тела и накрыла край стола, на который они присели. Жаспар посмотрел Анне в лицо: глаза полузакрыты, губы тронула загадочная улыбка. В этот миг ему показалось, что их встреча происходит где-то в ином мире.

Она нащупала застежки его камзола и торопливо принялась расстегивать их. Неуловимым движением Анна сбросила ночную рубашку с правого плеча и вытащила руку из широкого рукава, обнажая половину груди. Жаспар пылко припал к ней горячими губами. Когда рубашка упала с другого плеча, его глазам предстала истерзанная пытками левая грудь. Как и плечо, она была почти черного цвета от обширных кровоподтеков. Данвер взял Анну за руки и сказал:

— Я спасу тебя.

— Я отомщу им, — тихо ответила Анна.

Он привлек ее к себе. Их тела соприкоснулись, и тогда они, не в силах противиться охватившей их страсти, слились друг с другом в жарком любовном объятии. Их ложем стал большой лабораторный стол, деревянная столешница которого за долгие годы была изъедена химическими реактивами… Они чувствовали кожей каждую неровность и шероховатость, но волна желания вздымалась все выше и выше, сметая все на своем пути. Торжествующая плоть Жаспара проникла в трепещущее лоно молодой женщины и с каждыми толчками тел погружалась все глубже в его жаркую и влажную глубину. Наслаждение уносило их прочь, накатывало мощным, неудержимым потоком, и, когда они взлетели на его гребень, им показалось, будто их поразил оглушительный удар грома.

Обессилевшие, они неподвижно лежали на шершавом столе, прижимаясь друг к другу влажными телами и жадно впитывая странно волнующие, необыкновенные запахи любви.

Еще не раз за эту ночь они обладали друг другом, перемежая страстные объятия коротким сном.

Через щель в ставнях Жаспар заметил, что небо посерело. Близился рассвет. In furore justisimae irae… In furore justisimae irae…

— Ты не должен больше приходить, это слишком опасно, — сказала Анна и, не давая ему возможности возразить, добавила: — Поклянись, что больше не придешь.

Жаспар Данвер поклялся, надеясь, что скоро все изменится, и это его обещание стоит времени, потребного для перемен.

Они расстались, обменявшись поцелуями, настоенными на любви и страхе. Но страха было больше.

Весь день Жаспар работал над своими записями. Поток жалобщиков больше не интересовал его — он уже и так знал, что магистратура Миранжа попала в порочный круг, разорвать который могла только сила извне. Скоро должен был прийти человек, молчание которого было щедро оплачено, чтобы отвезти подготовленный доклад в Париж.

Несмотря на гомон, постоянно доносившийся из трактира, Данвер услышал на лестнице чьи-то шаги. Он спрятал свой доклад в сумку.

В комнату вошел Караш д’Отан. Вид у него был отсутствующий, но говорил иезуит связно и осмысленно.

— Людям мало преисподней, описанной в Библии, и они придумали себе новую, еще более страшную: в ней невинных заживо сжигают во имя правосудия и Господа Бога. Перед смертью Абель и Жанна плакали, словно дети, и просили пощады. Пощады! — повторил священник. — А толпа смеялась! Да, смеялась! Там были люди разных сословий, женщины, дети! Как же я иногда ненавижу человечество! Эти тупые толпы, которые ублажают отвратительными зрелищами!..

— Значит, казнь состоялась в Сен-Пьер-де-Коре, — уточнил судья. — В день святой Ирины…

— Я еще раз написал об этом в орден Иисуса, — сказал иезуит. — Если понадобится, я сам поеду в Париж.

Подойдя к мольберту, он посмотрел на незавершенный рисунок крокуса, после чего перевел взгляд на живой цветок, лепестки которого постепенно увядали, хотя стебель по-прежнему стоял прямо.

— Никогда еще жизнь не представлялась мне столь эфемерной. Я смотрю на ваш крокус с таким чувством, будто завтра умру. Любое ощущение кажется мне обостренным до предела…

В дверь постучали. Жаспар Данвер вложил письмо иезуита в пакет, предназначенный для отправки в Париж.

Начальник тюрьмы закрыл за собой дверь, предварительно убедившись в отсутствии соглядатая. Он воспользовался традиционным «винным» перерывом, чтобы предупредить господина королевского инспектора, что на утреннем заседании председатель суда был вне себя от гнева. Он проклинал водуазцев [4], евреев, извращенцев, итальянцев, всех тех, говорил он, кто строит козни при королевском дворе. Позже от лейтенанта Шатэня офицер Мало узнал, что председатель Ла Барелль получил послание из Верховного суда, запрещавшее начинать процессы по делам о колдовстве до прибытия Королевских эдиктов со специальными указаниями для провинциальных судов.