Червонное золото - Антонио Форчеллино Страница 32

Джулии не верилось ни в эту историю, ни в то, что святоша Элеонора в прошлом была такой страстной супругой. Она повернулась к Виттории:

— Это правда, все, что говорит Рената?

Та не ответила, подняв брови и разглядывая кончики пальцев.

— Истинная. У меня хранятся письма послов Феррары, где они подсчитали, сколько золотых дукатов пошло на расшитые золотом ленты для платья, в котором щеголяла по такому случаю наша Элеонора. Думаю, больше, чем на наряд Элеоноры Толедской на крестинах. Бега лошадей, бега быков… Не хуже, чем у Фарнезе.

Этими ядовитыми репликами Рената освободилась от обиды, которую ей нанесли обвинения Элеоноры в доме Виттории накануне вечером.

— Быки… быки бежали не в нашу честь, был карнавал, и бега устраивали для всего населения Рима.

— А платье в семьсот дукатов? — наступала Рената.

— Это правда, но я тогда была совсем девчонка, всего шестнадцать лет. И я была счастлива… Франческо Мария был такой мужчина, такой…

— Вся Италия знала, какой он был мужчина.

Рената смеялась, хлопая в ладоши от радости.

— Я шучу, Элеонора, зачем ты оправдываешься, ты была самой счастливой невестой в Италии, тебе все завидовали.

— Единственной!

Голос Джулии зазвенел, как клинок.

— Единственной счастливой невестой за целый век, да и то ненадолго.

— Да, это продолжалось недолго, но было прекрасно.

Рената подошла к ней с лицемерной улыбкой на губах:

— Не обижайся, Элеонора, подумай, как было бы здорово иметь сейчас хоть немного…

— Немного чего?! — удивленно вскричала Элеонора.

— Того самого пыла!

Тут уж расхохотались все. Поводья были отпущены, и Рената решила продолжить игру, втянув в нее Маргариту.

— Маргарита, сознайся, ты ведь ничего подобного не видела?

Ренату понесло, она была слишком возбуждена видом нагих мужских тел и той заговорщической близостью, что возникла между подругами.

— Видела и получше!

Такой ответ исторг вздох сожаления из груди всех дам, включая Джулию, которая всегда держалась в стороне от разговоров о мужчинах и их эротической привлекательности.

Когда они очутились перед знаменитым Бельведерским торсом, им всем на ум пришла дежурная фраза, которую обычно произносили посетители при виде его мощной мускулатуры: «Как жаль, что как раз лучшей части тела и не хватает».

Эту фразу с детской непосредственностью озвучила Элеонора, а Рената так шумно высказала свое полное согласие, что навлекла на себя негодующий взгляд одного из художников, с благоговейным видом примостившегося у подножия торса. Ему, может, гораздо больше, чем дамам, не хватало в скульптуре мраморных гениталий, которые обещали, судя по пропорциям, не уступать остальному в мощи и размерах. Он возмущенно поднялся и, свернув свой пергамент с рисунком, зашагал к огромной шишке, торчавшей посередине двора.

— Нам пора, — отрезала Виттория, направляясь к длинному коридору, ведущему в ватиканские дворцы.

День был по-летнему теплый, и тяжелые платья стесняли движения, но путь в капеллу вел мимо открытых окон, и из внутреннего сада веяло свежим осенним ароматом. В коридоре тоже кипела работа. Художники, разбившись на группы, наносили на стены огромные географические карты с темными горами и зелеными полями, которые пересекались синими лентами рек или омывались волнами морей. То здесь, то там карты пестрели золотыми буквами названий заморских стран.

Церковь, не справлявшаяся больше с европейскими землями, пыталась соединить их все под своим владычеством в этом огромном коридоре, где географы разворачивали меридианы.

Дойдя в сопровождении дворцовой стражи до конца крытого коридора, они спустились по крутой лестнице, ведущей к маленькой скромной двери, за которой никак нельзя было угадать громадный зал для аудиенций. В глубине зала, перед парадной дверью, стояли двое гвардейцев со скрещенными алебардами, готовые остановить всякого, будь то сам Папа. Так распорядился Микеланджело. С ними весело препирался юноша, одетый только в облегающие штаны и в рубашку с открытым воротом, за которым виднелась мускулистая, вымазанная маслом грудь. Он громко смеялся и подпрыгивал, как боксер на тренировке. Шаги подруг гулко отдавались в пустом зале, и парень быстро повернулся в их сторону. Улыбка на его лице сразу сменилась презрительной гримасой, исказившей красивый профиль. Он что-то шепнул гвардейцам, и те напряглись и застыли. Затем, не поздоровавшись, исчез за дверью, ведущей в капеллу, где работал Микеланджело.

— Что это за парень? — спросила Рената.

— Урбино, слуга Микеланджело, — прозвучал голос Виттории.

— Вернее, его хозяин, — уточнила Джулия.

Когда маркиза назвала себя, один из стражников вошел в капеллу и тут же вернулся, открыв дверь перед притихшими дамами, которые почему-то вдруг обрели торжественный вид.

Их поразила тишина, царившая в пустой капелле, где их встретил Урбино, пристально поглядев в глаза Виттории своими волчьими глазами. Микеланджело работал в одиночестве, а Урбино смешивал ему краски. Больше никому входить не разрешалось. У стены были сколочены двухъярусные леса с широкими столами, на которых в идеальном порядке стояли плошки с красками, лежали кисти и льняные тряпочки, а рядом помещались две бадьи с водой для споласкивания кистей.

Микеланджело спускался по лесенке с верхнего яруса, где клал последние мазки на стену, ожившую несколькими десятками человеческих фигур. Он снял очки в серебряной оправе, которые Виттория заказала ему в Венеции, чтобы он восстановил слабеющее зрение, и поцеловал ей руку. Ему было семьдесят, но выглядел он лет на двадцать моложе. Тело поджарое и мускулистое, нервное лицо изборождено глубокими морщинами. В те редкие моменты, когда его отпускала тяжкая ипохондрия, которой он страдал лет с двадцати, он признавал, что чувствует себя совсем молодым, полным сил и жажды работать. Старик, рисующий фрески, стоя на лесах, представлял собой зрелище, непривычное даже для Маргариты. Она видела, как работает Тициан, но тот не выходил из своего удобного кабинета.

Микеланджело был одет в черный кафтан и того же цвета блузу, прихваченную в талии и доходившую до середины бедер. Отделанные кружевом рукава белой рубашки он подвязывал ленточками, чтобы кружево не мешало и не пачкалось в краске. На ногах были двойной вязки чулки и поношенные кожаные сапожки.

Подруги все больше робели, словно проникли в какой-то запретный мир. Тот кодекс благовоспитанности, что служил им руководством в любой ситуации светской жизни, не предусматривал визита к художнику с мировым именем, который стал убежденным сторонником их веры. Уже само по себе преклонение перед созданными им шедеврами означало признание его безоговорочного авторитета. Таким же безоговорочным был авторитет Виттории, чья проза так органично дополняла произведения художника. Хотя Микеланджело и не мог называться духовным вождем группы, страстно стремившейся обновить церковь, именно он облекал их стремления в яркие визуальные образы.