Запретная страсть - Дженни Браун Страница 32

Он сумел взять себя в руки. Она должна знать свое место. Он не намеревался быть слишком суровым и надменным, ему не хотелось обижать ее понапрасну, но их отношения надо было прояснить до конца, какой бы очаровательной она ни казалась ему, как забавно она ни морщила веснушчатый нос, Хартвуд не мог позволить ей держаться с ним на равных. Она его любовница, и только. Пусть помнит об этом, но, что еще интереснее, с горечью подумал Эдвард, он тоже должен был помнить и не забываться, в противном случае он опять мог сорваться, как прошлой ночью. Хартвуд поежился, вспомнив в каком отчаянии он бросился к ней. Он едва не потерял голову, впредь надо быть сдержаннее, чтобы подобные, сцены не повторялись.

И тут он заметил на ней старый и страшный, мышиного цвета наряд. «Зачем она так вырядилась?» — удивился он. Хмыкнув, он повторил:

— Поскольку сегодня ты мне не нужна, можешь вместе с горничной пройтись по магазинам. Только сперва переоденься, это платье ужасно. Вот, — он бросил на стол золотой соверен, — возьми и купи себе то, что тебе понравится.

Он повернулся, намереваясь как можно быстрее выйти из столовой, чтобы не вступать в лишний разговор. Ему не терпелось встретиться со старыми приятелями и расспросить их, где можно было найти очаровательных птичек для развлечений. Морской воздух творил что-то невероятное, возбуждая в нем сильное влечение к женскому полу.

Но не успел он подойти к двери, как она, окликнув, догнала его и протянула ему золотую монету:

— Я не могу принять от вас эти деньги. После вчерашней беседы я много размышляла и пришла к выводу, что нам не стоит продолжать наши отношения. Я хочу просить вас отпустить меня.

Хартвуд в изумлении обернулся. Он не верил собственным ушам. Неужели она собирается его покинуть? Так вот почему на ней это отвратительное платье квакерши. От былой решимости Хартвуда не осталось и следа.

— Итак, все кончено, не так ли? Ты тоже решила оставить меня? Только из-за того, что я немного слукавил? Но ведь это была даже не ложь, Элиза.

Она опустила глаза, не в силах взглянуть ему в лицо. То, что он рассердился, ясно показало, что она правильно поступает, разрывая всякие отношения между ними. Элиза кивнула и пробормотала что-то утвердительное. Ложь, которую она услышала от него, сыграла свою роль, но все равно его вранье не шло ни в какое сравнение с теми неискренними и фальшивыми словами, которые она сейчас говорила ему.

Но разве у нее был иной выход? Продолжать дальше унижаться? Признаться, что, несмотря на все его предупреждения, она влюбилась в него? Видеть презрительную мину на его красивом лице, когда он поймет, какая она глупая? Итак, выбора не было. Но к своему стыду, Элиза вынуждена была признаться самой себе, что она тоже лжет. Смотреть ему в лицо было выше ее сил, поэтому она уставилась в окно, притворившись, что любуется прекрасным солнечным утром.

Хартвуд тоже молчал. Он прошелся взад и вперед по столовой. Размеренный стук его шагов звучал за спиной Элизы. Тишина становилась все более гнетущей.

Больше молчать было нельзя. Элиза обернулась и взглянула на него. Лицо Хартвуда было страшно злым. Его вид ввел Элизу в заблуждение, и она торопливо проговорила:

— Я верну вам деньги, ваша милость. Но прошу вас об одном одолжении. Позвольте оставить у себя хоть два фунта, пока я не найду себе средства к существованию. Долг я верну, можете не сомневаться. В качестве залога могу оставить самое ценное, что у меня есть, «Четверокнижие».

— В этом нет необходимости, — быстро ответил он. — Я верю тебе, Элиза. Хотя не понимаю, почему ты больше не доверяешь мне. Почему так резко изменилось твое мнение обо мне? Не ты ли уверяла меня всего несколько дней тому назад, что я добр и сострадателен? Разве не ты разглядела во мне много хорошего и не обращала внимания на насмешки по этому поводу? Но всего несколько часов, проведенных вместе со мной, несколько пустых опрометчивых слов, в чем я признался перед тобой, и ты уже презираешь меня и думаешь только о том, как побыстрее уехать отсюда. Я считал тебя более решительной. Ну что ж, как хочешь. В конце концов, я такой какой есть.

Хартвуд держался все так же холодно и отчужденно, когда вошел в уборную Вайолет, а та насмехалась над тем, как обрисовала его характер Элиза. Теперь Элиза была еще сильнее, чем раньше, убеждена в собственной правоте. Твердость и суровость в его голосе происходили вовсе не от холодного безразличия.

Она обманывала его, но это была ложь во спасение. Она уже говорила ему, что он ей противен. Надо было твердо следовать ее плану и думать только об отъезде. Несмотря на его холодность, в его глазах, когда она на миг уловила их выражение, проглядывала растерянность ребенка, которого оставляют одного. С запоздалым сожалением она поняла, как сильно он переживает из-за того, что она думает о нем. Она разглядела в нем хорошие качества, когда никто не видел ничего подобного. Как жестоко она поступила, сказав, что переменила о нем свое мнение, которое, как оказалось, было для него таким значимым!

— Нет, нет, вы такой, каким я всегда вас представляла, — ласково отозвалась она. — Замечательный, верный, веселый, который не может обойтись без любви. В том что случилось, виноваты не вы, а я. Ваша ложь не так страшна. Проблема не в этом.

— А в чем же? — настойчиво спросил он с горящими от волнения глазами.

— Я не способна быть вашей любовницей. Эта роль мне не по плечу, — прошептала Элиза. — Я больше не могу притворяться. Это была глупая идея. Вам нужна настоящая любовница, а не такая женщина, как я.

Так вот в чем была вся проблема! Он вздохнул С откровенным облегчением. Оказывается, он напугал ее своей неумеренной горячностью. Ну что ж, ничего удивительного. Он целовал ее в коридоре так, как будто она была настоящей шлюхой. Подобная грубость, конечно, не укладывалась в рамки роли леди Тизл. Элиза все-таки была простодушной провинциальной девушкой.

От таких мыслей у него сразу отлегло от сердца. Нет, она не утратила веры в то хорошее, что было в нем, — хотя не исключено, что она заблуждалась. Впрочем, у Хартвуда опять появилась надежда, что он сумеет убедить ее остаться хотя бы на несколько дней. Если бы он был более чутким, если бы вел себя деликатнее и не торопился бы, то, вероятно, ее можно было бы уговорить, — а зачем? Мысль прозвучала резко и звонко, как хорошая пощечина. Чего он на самом деле добивался от нее?

Зачем он пытается во что бы то ни стало удержать ее? Вчера он достиг своей цели: разозлил мать как следует. Если он расстанется с Элизой, то сегодня же днем весь город будет знать о новом скандале, который лишь укрепит его дурную репутацию, репутацию лорда Лайтнинга. Не было никакой необходимости держать или держаться за такую любовницу. Она вообще не была его любовницей, более того, она была девственницей. Странное дело, почему он должен спать один, сгорая от интимного желания, и подыскивать себе другую женщину, которая могла бы подарить ему плотские радости и избавить от мучений?

Так чего он хотел от нее? Хартвуд не знал ответа на этот вопрос. Он знал только одно: она не должна уехать ни в коем случае. Сама мысль о расставании была для него невыносимой. Он не мог даже думать об этом и гнал от себя подобные мысли. Надо было действовать, и как можно решительнее. Он сделает все, что в его силах, лишь бы она осталась. Впрочем, особых трудностей он не предвидел. Кому как не опытному распутнику знать, как надо играть на тайных струнах женской души и как покрепче привязать ее к себе? Обольщение, это великое искусство, давалось ему без труда, и женщины легко поддавались его лести и обаянию, главное — надо было подобрать правильный ключик. Правда, Элиза была не похожа на других женщин, значит, к ней надо было найти другой подход. В конце концов, он ведь жаждал не ее тела, поэтому нельзя было действовать по шаблону, в этом и заключалась его ошибка. Вместо этого следовало выбрать другую тактику и с помощью своего богатого опыта и целого арсенала уловок попытаться овладеть тем, чем больше всего Элиза привлекала его, — ее неуловимой душой. Хотя бы небольшим кусочком. Она должна остаться, и он опутает ее своими чарами. В этом Хартвуд почти не сомневался. Ну а потом, позже, когда и она ему надоест, он отпустит ее на все четыре стороны. Но не теперь.