Боковая ветвь - Ирина Степановская Страница 32

— Господи, я ведь звала его Сережей… — Она ужаснулась, насколько — все, что было связано с ним, стало ей безразлично.

Зато Катя осталась с ней, наполняя жизнь новым смыслом. И поскольку теперь у Наташи оказалось два всепоглощающих дела в жизни — ее работа и ее дочка, — к другим романам она не стремилась, других Любовей не искала. Так они и жили дружно вчетвером — мама, папа, Наташа и маленькая Катя. И Наташа видела, что теперь внучка вместо нее, Наташи, завладела любовью ее отца. И ей это тоже приносило грусть, но не из-за ревности, а из-за печального чувства, что детство прошло и добрые сильные руки лелеют теперь другое маленькое существо.

Катя была очаровательна. Лицом и фигуркой походившая на Наташу, веселым непринужденным характером, природным артистизмом она напоминала отца, и все это вместе создавало сплав прелестного ангела и бесенка одновременно. Чего же удивляться, что девочка стала любимицей бабушки и дедушки. Наташа с головой окунулась в работу. Кроме ощущения своей востребованности, ей теперь нужно было заботиться и о деньгах. Родители старели, мама собиралась на пенсию, чтобы больше времени проводить с Катей, Наташа не могла допустить, чтобы ее семья стала в чем-то нуждаться. Кандидатскую диссертацию она защитила быстро и с блеском. После ее утверждения последовала и прибавка к зарплате, но пока это было все, на что Наташа могла рассчитывать в будущем. Она взвесила свои шансы и решила заниматься докторской. Но это оказалось вовсе не просто. Те, кто раньше поощрял ее как молодого специалиста, теперь стали ставить практически непреодолимые препятствия ее работе. Наташа поняла, что нужно найти какой-то другой ход.

— Кофе хотите?

Она открыла глаза. Это «вы» после ночи любви прозвучало прекрасно. Никакой фамильярности и сюсюканья. Два свободных человека соединились в ночи, чтобы утром расстаться, сохранив навсегда уважительно-нежное «вы». Ах, если бы это было и вправду возможно! Наташа в тот период уже не верила в чудеса, но выражение лица ее случайного возлюбленного в свете утренних лучей было так искренне заботливо, что она решила не портить утро размышлениями о будущем. Она просто кивнула ему и свернулась калачиком под простыней. Под утро в ее комнате всегда становилось свежо.

Солнце щурилось через старый полотняный тент, когда ее разбудил запах кофе. Она погладила пальцем складочку между его бровей. Он потянулся губами за ее пальцами. По внутреннему радиотранслятору заиграли гимн Советского Союза ровно в шесть часов, как и по всей их необъятной Родине. Этот гимн вызвал у нее горькое воспоминание… Она прогнала его прочь.

— У нас в запасе еще целый час… — В этих словах прозвучал вопрос, и она согласно кивнула. И время снова потекло медлительной медовой струей наслаждения.

Занятия у нее начинались в одиннадцать. А он и вовсе был в это утро свободен. Она мазала белый хлеб маслом и жарила на русской чугунной сковородке яичницу. И на ты они все-таки перешли.

— Через месяц ты будешь в Москве! — Пресный посольский хлеб казался необыкновенно вкусным.

— Вряд ли в Москве. Скорее на Волге. У меня там дочка, родители и работа. Но я обязательно буду пробиваться в Москву. Иначе застряну — и кончена жизнь! А так много хочется еще сделать!

— Ты знаешь, насколько трудно пробиться в столице?

— Использую кое-какие старые связи.

— Богатый любовник?

— Ну, скажешь! Школьный друг моего отца. Он, кстати, помог мне поехать сюда.

Ее лицо было тихо, спокойно. Ей не было стыдно за эти слова, хотя она прекрасно знала, что лжет. Но для нее это вранье не было ложью, оно было отработанной легендой, как в разведке. На самом деле с великим трудом, по знакомству, за взятку ей нашли человека, который помог добиться этого назначения. Ей не хотелось вспоминать, через какие трудности и даже унижения пришлось пройти, чтобы ее, разведенную женщину из глубинного института, все-таки отправили работать за границу. Но ей позарез нужна была эта поездка! Как очередная ступень для того, чтобы потом шагнуть выше. Всем известно было тогда, что работа в загранке приносила не только деньги, но еще и престиж и возможность двигаться по служебной лестнице дальше.

— Зачем же в Москву? С твоими знаниями и опытом ты можешь сделать прекрасную карьеру и в своем институте. — Он пытался ее понять.

— Могу, наверное. Но в науке на определенном этапе уже становятся нужны другие условия для работы, другой уровень мышления. Мне нужен большой институт. Для начала я готова устроиться хоть лаборанткой, хоть уборщицей. Лишь бы позволили заниматься наукой! Столько идей у меня в голове! Их невозможно реализовать в маленьком институте. Современные методики сейчас стоят столько, сколько весь наш институт со всеми потрохами!

— А ты, оказывается, храбрая!

— Да уж… Храбрый заяц с большими ушами. Мне ведь уже скоро тридцать. Если не сейчас, то потом будет поздно. Идеи приходят в голову молодым!

— Для тридцати тобой сделано вовсе не мало! Желаю тебе и дальше успеха!

Она призадумалась. А что он мог ей еще пожелать? Наверное, ей надо быть благодарной за пожелание. Во всяком случае, оно прозвучало искренне. Кто, кроме родителей, еще желал ей добра? Уж если надеяться не на кого, так хоть за пожелание спасибо.

— Благодарю!

Из комнаты они вышли вместе. Это было крайне неосторожно, но ничего поделать она не могла. Ей не хотелось показывать, что она трусит. А он скрываться терпеть не мог. На то, что подумают другие о ее моральном облике, ей было плевать, но она боялась, что негласный советник даст ей в своем отчете нелестную характеристику и важный покровитель не станет больше ей помогать. Что касается Вячеслава Серова, то он не мог позволить себе быть неджентльменом с этой женщиной, которая ему нравилась одновременно своей слабостью и силой. Неужели он должен был, как трусливый пес, поджав между лапами хвост, тихонечко смыться в дверь своей комнаты? С некоторых пор он привык смотреть на себя с достоинством. О том, что он мог подвести Наташу, он не думал. Он привык думать о больных, о студентах, о ходе операций… Женщины были за пределами его забот. Таким образом, с гордо поднятыми головами, они вместе вышли из комнаты и прошествовали к выходу мимо нескольких бдительных вахтеров. Серов довел Наталью Васильевну до автобусной остановки и оставил на ее щеке нежный поцелуй на прощание. Наташа поцелуй стерла, когда пудрилась перед лекцией, а красный цветок хранила два дня. Потом он завял, и она его выкинула. Серов к ней в комнату больше не стучался, а через месяц самолет унес ее через Дели в Москву, и доктор-офтальмолог, так нежно целовавший ее однажды на рассвете, казалось, совершенно исчез из ее жизни.