Боковая ветвь - Ирина Степановская Страница 31

Наташа уже сняла свое парадное платье и была в светлых брюках и легком джемпере. С шеи спускалась на грудь тонюсенькая серебряная цепочка, а на ней изящный резной кулон в виде перевернутого тюльпана. С ироничным полупоклоном Серов протянул ей цветок, и Наташа показалось, что он вовсе не так пьян, каким хочет казаться.

— Это вам вместо пролетарской гвоздики! — сказал он с порога. — Я бы не чувствовал себя мужчиной, если бы не явился к вам этой ночью!

Наталья Васильевна не нашлась что ответить и, закусив губу, молча смотрела на него.

«Сама напросилась, терпи», — сказала она себе и, пожав плечами, сдержанно ответила:

— Входите, я еще не спала.

Ему очень понравилась обстановка. Мебель стандартная, такая же, как у всех, но в комнате чувствовалась индивидуальность. Без всяких псевдорусских и псевдовосточных влияний. На столе возле лампы под шелковым абажуром лежала раскрытая книга. Он взглянул на обложку и с удовлетворением прочитал: «Immunology».

— Может, присядете? — Она закрыла книгу и сама села в небольшое кресло возле стола.

— А я думал, вы вечерами «Плейбой» читаете, в Москве его не достать, а журнал любопытный! — сказал он, передвигая на столе книги с жирными медицинскими заголовками. Он все так же мягко улыбался, глядя на нее. Она пока еще не знала, как ей себя вести, и чувствовала себя не в своей тарелке.

— Вы шампанское пить принесли? — наконец спросила она и мысленно опять ужаснулась: «Зачем я навязываюсь?»

А Серов очень обрадовался:

— Конечно, пить! Выпьем шампанского, у вас сразу голова перестанет болеть и поясницу отпустит!

— А вы откуда знаете про мою поясницу? — удивилась Наталья Васильевна.

— Да вы же, моя птичка, танцевали как на ходулях! Повернуть вас было возможно, лишь оторвав от земли на полметра! Прямо как Железного Дровосека. А ведь в обычной жизни такая скованность вам не присуща! Я же прекрасно помню, как вы свободно поплыли от меня переодеваться в первый день после моего приезда!

Наталья Васильевна от досады залилась краской. «Боже мой, а я-то, дура, воображала себя чуть не Айседорой Дункан! Как все-таки не совпадают чужие и собственные оценки! Я не должна сердиться на него за эту прямоту».

И она ни одним движением мускула не показала, что эти слова ее огорчили. Наоборот, она улыбнулась как можно приятнее:

— А вы, оказывается, способны понимать ближнего, как никто другой! Несмотря на то что мы с вами едва знакомы!

— Давайте же познакомимся лучше! — с готовностью произнес он и оглянулся: — Ну, где тут у вас бокалы?

Она на минуту замялась.

— Есть стакан и вот еще чашка.

— Подставляйте скорей!

Пробка ударилась в оконную раму. Пенистая струя залила часть листов на столе. Наталья Васильевна глазом не моргнула и вышла за тряпкой. Серов посмотрел на нее.

— Другая женщина на вашем месте непременно бы завизжала, — с удовлетворением заметил он.

— Я в жизни видела гораздо более впечатляющие картины, чем разлитое вино и подмоченные бумаги.

Она унесла тряпку назад и, вернувшись, взяла в руку чашку.

— За что же мы выпьем?

— За меня, естественно. Вы не представляете, как я волнуюсь!

— Чего это вдруг?

— Ну как же! Ведь по законам жанра мне надо сейчас заваливать вас на постель, а мне больше хочется с вами поговорить!

Наташа перевела взгляд вниз, на журналы. Вот какая судьба! Все хотят теперь с ней только поговорить! Ей стало и весело и досадно. Она залпом выпила шампанское и сказала:

— Ну ладно, я выпила за вас! Но, пожалуйста, не надо заваливать меня на постель! Давайте действительно лучше поговорим. Я ведь, кстати, до сих пор наивно убеждена, что, теоретически, у мужчин могут быть и кое-какие другие достоинства, кроме тех, что отличают их по половым признакам.

— Встречаются иногда, — ухмыльнулся он. — Но мы с вами просто потеряли полгода с той самой минуты, как я увидел вас, мокрую, всю облепленную вашим дурацким платьем и вот на таких каблуках! — И он развел руки минимум на полметра. — Я еще тогда подумал, как вы на них ходите-то? Представляете, как мы могли бы уже с вами наговориться за эти полгода?

Она промолчала. Они пили шампанское и исподволь изучали лица друг друга.

«Глаза у него серые, симпатичные», — успела подумать она, когда он подхватил ее на руки. Сопротивляться ей не хотелось.

В жизни до этого у нее не было такой замечательной ночи. Он ее ласкал, будто баюкал. Как баюкал в детстве отец. В нем не было агрессивности, не было самолюбования, не было ни настороженности, ни осторожности. Его любовь была естественна и медлительна, как у туземца с юго-восточных островов. Он любил как читал — спокойно, уверенно, безмятежно.

Наталья Васильевна такой любви раньше не знала. Ее мальчик-муж, занимаясь любовью, принимал картинные позы и старался всеми силами доказать свою опытность и неутомимость, чем вначале смешил, а потом постоянно ее раздражал. Сами собой улетучились куда-то ее наивные мысли о том, что если выбор был сделан правильно, то счастье должно быть обеспечено. Во время ее беременности мальчик вовсю занимался театром, а не медициной, и домой ночевать возвращался под утро. Поскольку утром и ей и ему еще надо было ходить на занятия, она не высыпалась из-за его то ли поздних, то ли слишком ранних приходов и как-то сказала ему, что приходить он вовсе не обязан. Мальчик не обиделся, а очень обрадовался. На родившуюся дочку он смотрел скорее с недоумением, чем с нежностью, и поскольку учиться, ухаживать за новорожденной дочуркой да еще и требовавшим почти такого же ухода мужем оказалось очень тяжело, Наташа его перевела жить к родителям. А через некоторое время его родители переехали в другой город. Наташа посоветовалась с матерью и с отцом, и все трое пришли к одному выводу: изменить характер ее мужа практически невозможно. Его планы стать высококлассным врачом были забыты, он объяснил, что ошибался, что врачебная работа ему не нравится и он не хочет на нее тратить время. Он стал планировать, окончив все-таки институт, посвятить всю жизнь театру. Оставалось либо смириться с его ночными репетициями, сопровождавшимися чаепитиями, выпивками и времяпрепровождением с девушками, либо недвусмысленно дать ему понять, что для всех будет лучше, если он уедет вместе с родителями. Наташа выбрала второе, и никто, включая и мальчика-мужа не стал возражать. Его родители тоже понимали, что для отцовства он, видимо, еще не созрел, и больше были обеспокоены его будущим, чем будущим новорожденной внучки. Кроме того, театральная жизнь мало способствует тому, чтобы молодые еще бабушка и дедушка, озабоченные собственной карьерой и сами еще ведущие полукочевую жизнь, могли много времени уделять внучке. Так или иначе, мальчик-муж очень быстро исчез с Наташиного горизонта. Думала она о нем чрезвычайно редко, а о его исчезновении с облегчением — он ей только мешал, принося лишние хлопоты. А однажды, уже спустя много лет, она поймала себя на мысли, что никак не может вспомнить, как же его звали. Она вспомнила, только произнеся вслух имя и отчество дочери — Екатерина Сергеевна.