Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя - Елена Езерская Страница 30

— Послушайте, граф, — разозлился тот, — мы оба не юноши на стезе, называющейся политикой. Давайте не будем уподобляться манерам прошлых лет! Революция сделала язык переговоров более демократичным и конкретным. А потому не теряйте времени, рассказывайте, что за неотложное дело возникло у вас ко мне.

— Это не революция, — пожал плечами Киселев, — это торговля и рынок лишили политику очарования искусства и сделали ее предметом обычных биржевых торгов.

— И каковы ваши ставки? — цинично бросил ему де Морни.

— Ставка — ваша жизнь и жизнь вашего брата, — тихо сказал Киселев, и по его тону де Морни понял, что русский дипломат не шутит.

— Объяснитесь, сударь!

— Недавно в мои руки попал один документ. Он подробно описывает некий проект, авторы которого хотели бы добиться продолжения нынешней катастрофы Франции, довести ее до полного финансового краха и заставить народ призвать в Париж того, кто немедленно возьмет власть в свои руки и, прикрываясь революционными лозунгами, восстановит монархию.

— Интересное предположение! — сощурился де Морни.

— Предположение? — улыбнулся Киселев. — Нет-нет, у меня на руках все имена и цифры. В документе указано, кому и за что уплачено, хотя я подозреваю, что без воровства и здесь не обошлось — для предвыборной кампании такие случаи не редкость.

— А почему я должен вам верить? — напрягся де Морни. — И откуда я знаю, что это все — правда? И почему вы пришли с этими цифрами именно ко мне?

— Как я уже сказал вам, — словно маленькому, объяснил ему Киселев, — у меня на руках не только цифры, но и имена. И если они станут известны всем, то количество претендентов на депутатские мандаты значительно сократится. А вот у парижской полиции прибавится работы.

— Не знаю, о чем вы говорите, — де Морни блеснул недобрым глазом в его сторону, — по даже если бы такой документ существовал в действительности, то он уже давно находился бы вне Франции, вне пределов досягаемости — вашей или чьей-либо еще.

— А вот в этом как раз нетрудно убедиться, — усмехнулся Киселев, многозначительно постукивая пальцами по принесенному с собою пакету.

— Но почему я должен вам верить? — Постукивание костяшек пальцев по хрусткому конверту, казалось, приковало к себе внимание де Морни.

— Потому что я ваш друг, а не враг, — просто сказал Киселев, — и надеюсь, что ваша приязнь к России основывается не только на внимании к ее прекрасной половине. Насколько я помню, вы проявляете большой интерес к сахарному делу в нашей стране.

— А вот от этого места — поподробнее! — воскликнул де Морни. — Я люблю все сладкое.

— Это заметно, — съязвил Киселев, но, увидев, как капризно и сердито вздернулись брови де Морни, осекся и сказал уже более миролюбиво: — Полагаю, вы считаете мое предложение приемлемым для обсуждения?

— Пока я слышал от вас лишь сказки, достойные газетных писак. Но если вы намерены вести деловой разговор, вам уже пора перейти к конкретным предложениям и сообщить мне некоторые цифры.

— Тогда начнем, — согласился Киселев.

Он понимал, что попал в точку, — де Морни, конечно, догадался, о каких документах идет речь. И хотя мог только предполагать, каким образом о них стало известно русскому дипломату, прекрасно осознавал значение этих бумаг, если они будут объявлены. Даже если бы ему удалось доказать, что содержавшаяся в документах информация — сплошной вымысел, огласка сделала бы свое дело. Так случилось недавно с лидером рабочих коммунистом Огюстом Бланки, против которого был сфабрикован фальшивый документ о его якобы имевшем место в прошлом предательстве. Публикация в одном из либеральных журналов, известная как «Документ Ташеро» (по имени главного редактора издания), наделала много шума и послужила началом травли Бланки, которая, в конце концов, привела того к поражению на первых выборах и в дальнейшем разрушила его репутацию.

И теперь двум игрокам, карты которых были хорошо известны друг другу, предстояло обсудить все условия перемирия — хотя бы и временного.

В результате состоявшихся в доме княгини Ливен переговоров граф де Морни пообещал, что его брат не вернется в ближайшее время во Францию и в случае победы на дополнительных выборах, так как имя его уже было заявлено в списках, откажется от мандата (что, к слову сказать, тот и сделал). В свою очередь, русский дипломат выразил готовность содействовать продвижению маленького «сладкого» бизнеса графа на российском рынке, а документ был впоследствии (по выполнении де Морни своих обязательств перед русским правительством) уничтожен в присутствии княгини Ливен — сожжен в камине.

Куда делись деньги, отпечатанные де Морни, было неизвестно, но Франция успешно избежала кризиса, а правительство официально подтвердило свое невмешательство в дела соседних государств и отказало польской делегации в петиции выдвинуть революционные войска против России.

Отказ ратифицировать петицию, привезенную в Париж национальными комитетами Галиции и Познани и требующую немедленного выступления Франции в защиту восставших поляков, спровоцировал демонстрацию. На улицы вышли сто пятьдесят тысяч человек, весьма агрессивно настроенных и вооруженных, что позволило правительству ввести в действие генерала Кавеньяка, приверженца строгого порядка и полицейской дисциплины. Демонстрация позднее породила восстание, подавленное с примерной жестокостью, после чего стало очевидным, что революция захлебнулась.

За расстрелом рабочих последовала небывалая для Парижа жара и холера, от которой город опустел, и политическая жизнь получила временную передышку.

Де Морни и впредь оставался верен России, о которой позже говорил: «У этой страны много возможностей, и время работает на нее».

* * *

Анна же от этих проблем и забот большой политики была бесконечно, как ей казалось, далека. Она не приняла новое предложение графа Киселева вернуться домой. Анна думала только об одном и жила одной надеждой — найти хотя бы какие-то следы своего пропавшего мужа. И, едва оправившись от пережитых за последние дни потрясений, принялась за поиски Владимира.