Три сердца - Тадеуш Доленга-Мостович Страница 30

— Очень стройная теорийка, но не ранит меня, — спокойно ответил Тукалло. — Признаюсь, что ленив, что ценю свою независимость и избегаю осложнений. Это, однако, не значит, что я боюсь женщин. Они нужны мне, но я не нахожу в них никаких прелестей. Женщины необходимы мне исключительно для удовлетворения моих физических потребностей. Мне не нужно, как вам, подпитываться от них, оживлять свою душу их излучениями, возбуждать свое воображение в психологических конфликтах, в эмоциональных играх, в зависти и тоске, в экстазе и лжи. Ты понимаешь? Мне это не нужно!

Полясский рассмеялся.

— Ага! Я только удивляюсь, почему в своей необыкновенной самодостаточности ты не идешь дальше?

— Как это — дальше?

— Да-да, ты должен быть последовательным. Зачем ищешь наше общество? Зачем тебе нужны интеллектуалы и неординарные люди? Ты же возмутишься, если я скажу, что ты подпитываешься возле них. Так зачем сближаешься с нами, а не, к примеру, с кондукторами трамваев или членами спортивного клуба «Ахиллес»?

— Это совершенно разные вещи и их нужно различать, мой дорогой Адам, — потряс головой Тукалло. — А, ты все равно не поймешь, давай лучше прекратим эту дискуссию.

— О, нет-нет! Не выкручивайся!

— Ну, хорошо, я тебе скажу. Вы мне тоже не нужны. Мне не хотелось ставить точки над «i» из деликатности, но если ты вынуждаешь меня…

— Сделай одолжение.

— Это я вам нужен, да, я. Я жертвую собой и вскармливаю вас собственным молоком просто из жалости.

— Что ты говоришь?! Так и быть, я согласен принять это за основу для спора. Объясни мне только, почему ты выбрал нас, а не членов спортивного клуба «Ахиллес»?

— Потому что не люблю утруждать себя. Изложение тех же мыслей людям низкого умственного развития потребовало бы значительно больших усилий, хотя наш разговор показывает, что разница невелика.

— Сделай милость и ответь мне еще на один вопрос: почему решаешься на более тяжкое усилие, когда речь идет о женщинах? Я полагаю, что образование, к примеру, Люты Вороничувны стоило бы меньших затрат, чем твоих Зосек, Манек и Хелек.

Тукалло пожал плечами.

— По отношению к ним я даже попыток не делаю в этом направлении и возвращаю их обществу в абсолютно том же духовном состоянии, в каком общество одарило меня ими… Я вообще с ними не разговариваю. Разденься, драгоценная, оденься, дорогая, зайди в пятницу. Вот и все, что стоит говорить женщинам. Остальное — это потеря времени и слов.

— Ты сам этому не веришь, — заметил Ирвинг.

— Верно, когда я был моложе и менее опытный, то задавал еще один вопрос: «Что у тебя слышно, мое сокровище?». Но весьма быстро убедился, что это опасно: невозможно даже представить, сколько в ответе на такой риторический вопрос женщина может нащебетать, страшно: о близких, о знакомых, о кофемолке, о прекрасных чулках, о женихе, что она сказала, что он сказал и что она ответила. Говорю вам, страшно.

— Я согласен, если речь идет о женщинах такого уровня, — поддакнул Полясский.

— Теперь рассмотрим интеллектуалок, поговори хотя бы с уже упомянутой Вороничувной. Она уморит тебя своими глубинами души, инстинктивными отклонениями, Марселем Прустом и мистикой флагеллантов. Вот и получается одно и то же, не так ли?

Полясский запротестовал:

— Нет, разница велика. А, собственно, при чем здесь она, мы же говорим о пани Кейт.

— Пани Кейт, пани Кейт… И что пани Кейт? Я ее и о ней слишком мало знаю. Мы еще посмотрим, какой она станет, встретившись с жизнью.

В дверном проеме стоял Гого.

— Ха, я поймал вас, — воскликнул он с улыбкой, — обговариваете здесь мою жену?!

— Пытаемся, — подтвердил Тукалло.

— До сего момента безрезультатно, — добавил Полясский, — а где же пани Кейт?

— Я оставил ее на съедение чемоданам и не знаю, сможет ли она защититься от них: поджидают ее со всех сторон как драконы с открытой пастью. Брр… не переношу складывать вещи. Нет ничего лучше английского обслуживания. Там человеку не придется даже пальцем пошевелить. Все распаковано, потом все упаковано, отвезено на вокзал, оформлен багаж и сложен в купе. Обожаю Англию. Трудно мне как-то привыкнуть к Польше.

— А мне, наоборот, — сказал Полясский, — достаточно провести год за границей, как острая ностальгия добивает меня, начинают раздражать все их обычаи, кухня, режим питания, сами люди.

— Может быть, мне пойти помочь пани Кейт упаковать вещи? — спросил Ирвинг.

— Ну, что вы, стоит ли утруждать себя? — мягко заметил Гого.

— Это мое любимое занятие, — улыбнулся тот, вставая. — Из меня бы вышел хороший английский носильщик.

— Смотри только, снося вещи, не споткнись, — крикнул ему вслед Тукалло и обратился к Гого: — Я как раз говорил им, как я рад, что вы останетесь в Варшаве. Помните, я буду приходить к вам постоянно!

— Не пугай их, а то они еще откажутся от Варшавы, — предупредил Полясский.

— Наоборот, я счастлив и безмерно рад, что познакомился с вами. Моей жене тоже приятно, и мы даже говорили уже, что нам нужно будет выбрать определенный день недели, когда гости будут собираться у нас.

После обеда Ирвинг попрощался. Узнав, что отец в Кракове, ему захотелось встретиться и провести с ним вечер, а ночью отправиться в Варшаву. Несмотря на уговоры и просьбы Ирвинга, Тукалло на этот раз не согласился сопровождать его.

— Нет, дорогой, я предпочитаю веселую компанию и поэтому поеду поездом вместе со всеми.

— Жаль, конечно, но что поделаешь, — развел руками Ирвинг, — значит, вы точно выезжаете завтра утренним скорым?

— К сожалению, точно, — вздохнул Гого.

— Так я буду встречать вас на вокзале в Варшаве.

Он раскланялся, спустился к машине и уехал.

В Кракове он не застал отца в гостинице, так как тот был на какой-то конференции, которая закончилась только к одиннадцати. Отец пришел на ужин в ресторан «Гранд» с незнакомым еще толще себя паном, с которым был связан не только делами, но и, вероятно, дружбой. Они обращались друг к другу на «ты», и отец не стеснялся в его присутствии делать замечания сыну по поводу его расточительности.

— Я не понимаю, как можно так сорить деньгами. Насколько мне известно, за последнее время ты не сделал ничего полезного. Я бы еще понял, если бы ты тратил деньги на подарки женщинам, но такие суммы выбрасывать на гулянья с этими лентяями и дармоедами, это просто не укладывается у меня в голове.

Он тщательно отделил мясо ряпушки от костей и обратился к приятелю:

— Ты, Кароль, свидетель тому, что я никогда не был жадным. В нашей молодости у меня в однокомнатной квартире бывали интересные встречи, но, черт возьми, это же не была харчевня для убогих интеллигентов. Вчера секретарь сказал мне, что ты опять снял со своего счета пять тысяч.