Нежные языки пламени. Лотос - Алиса Клевер Страница 3

– Куда он мог пойти? – спросил меня отец Сережи, и я пожала плечами.

– Не знаю.

– Как ты думаешь?

– Я думала… мы были на приеме. Мы там и поругались. Я уехала, а Сережа остался.

– С твоей мамой? Тебе самой не кажется это странным, что ты уехала, а он остался с твоей матерью? – Наш разговор все больше напоминал допрос.

– Он не остался… – растерянно кусала губы я. – То есть… я уехала и не знаю, что было дальше. Я спрашивала маму, она тоже его не видела. Я предположила, что он остался.

– Подожди, подожди, ты хочешь сказать, что сразу после вашей ссоры ты ушла и больше его не видела. А кто видел?

– Не знаю.

– Я понял, что не твоя мама. Но кто его видел? Гости? Хозяйка дома? Не знаю, прислуга какая-нибудь. На светских мероприятиях всегда полно людей! – возмутился отец.

– Я не думала об этом. Знаю лишь, что ранним утром он… – тут я замолчала, с опозданием осознавая, что сейчас меня засосет болото таких подробностей, из которого я вообще не выберусь. Отец Сережи смотрел на меня, как на нацистского преступника.

– Утром? Его видели утром следующего дня?

– Он попал на записи уличных видеокамер. Мне показали в полицейском участке. То есть не уличных. Я точно не знаю.

– Утром? – еще громче переспросил он. – Почему мы ничего об этом не знаем?

Я замолчала, не имея ответа на этот вопрос. Я даже не предполагала, что родители Сережи настолько не в курсе, я думала, что французская полиция передала им всю имеющуюся информацию. Определенно, им только сообщили, что их сын пропал без вести. Я не представляла, что теперь сказать. Что их пропавший сын поджидал моего будущего жениха у клиники, где тот работал, поджидал, будучи в стельку пьяным, а потом полез в драку. И это – последнее его появление, если не считать маминого сна или галлюцинации о том, что она видела то ли труп, то ли призрак Сережи. Эти подробности только ухудшат дело. Я пришла, чтобы принести покой, а не войну.

– Важно, что полиция ведет розыск, верно? Нашли видеозапись. Может быть, найдется и что-то еще, – пришла мне на помощь тетя Аля. Я благодарно кивнула. Мы молча разлили по кружкам чай, и некоторое время я отвечала на вопросы, ответы на которые были очевидными до жестокости. Не звонил ли Сережа? Нет, если бы. Может быть, он присылал что-то по электронной почте? Нет? Жаль, конечно. Может быть, у него просто нет доступа к этим всем гаджетам. Что? Мог поехать в Прованс или Нормандию собирать виноград? Почему бы и нет. Новая жизнь. Все-таки, он так тебя любил, мог от переживаний всякие глупости сделать.

– Нет, Аля. Нет. Он бы позвонил нам, – оборвал эту цепочку предположений дядя Дима, и мы снова замолчали. Затем, не сговариваясь, принялись вспоминать, как в прошлом году, летом, Сережа выловил под Питером огроменную щуку. Тетя Аля побежала за фотоальбомами, нашла снимок с той щукой. Улыбающийся Сережа держал ее в руках, его счастье было таким же огромным, как у мужика из вирусного интернет-ролика про пойманную рыбу-язя. Мы листали альбомы, разговаривали о прошлом, о школьных годах, о том, что Сережа всегда хорошо разбирался с компьютерами, что ему бы чуть побольше усидчивости и упорства, и он мог бы вообще ученым стать – умный мальчик. Мы снова начали лить слезы, я попросила прощения, сама не зная, за что. В итоге все происходящее начало так сильно напоминать поминки, что мне стало трудно дышать. Я просидела у них, пока за окном не опустились сумерки – гораздо дольше, чем собиралась. Я приехала, чтобы рассказать им все, что знаю, а вместо этого больше слушала, чем говорила. Для родителей Сережи я была чем-то вроде моста. Пусть я и бросила их сына, но до этого была с ним два года. Ничего лучше в их распоряжении не имелось. Даже вещей, с которыми Сережа приехал в Париж. Моя мама не забрала их, когда уезжала в Авиньон, и я тоже не взяла их, покидая отель. Тогда я не знала, что делать даже с собой, мои мысли были похожи на стаю синиц, которую вспугнул случайный выстрел. Я забыла о его вещах. Полагаю, полиция изъяла их из хранилища отеля после того, как было возбуждено дело о пропаже без вести. Я точно не знала, что стало с вещами Сережи, и от этого мне было стыдно.

– Значит, последним, кто видел моего сына, был твой нынешний жених? Этот французский аристократ? Он что, действительно, какой-то граф?

– Кажется, у него есть титул, но я не уверена, что именно граф. Хотя да, граф.

– Ты не уверена, граф он или князь, Даша? Ты выходишь замуж за этого парня, я ничего не путаю? – скривился Дмитрий Сергеевич.

– Я читала о вас с этим графом Де Моро, – сказала вдруг тетя Аля, краснея, и я подумала о том, как это, должно быть, выглядит со стороны. Молчаливая нескладная дочка знаменитой актрисы, «девочка с запросами», как она назвала меня, встречалась с ее сыном целых два года, а потом во Франции познакомилась или, правильнее будет сказать, подцепила кого-то получше, поинтереснее – графа – и всё, плюнула на ее сына, променяла его на деньги и статус. Что тетя Аля могла прочитать, что могли написать эти журналисты? Могла увидеть мою фотографию в окне дешевой многоэтажки в арабском районе, могла представить себе, что это за «любовь» у меня с графом. Никаких упоминаний о том, что у Золушки до появления принца уже был другой. Ее сын Сережа.

– Газеты всё врут, – сказала я, уткнувшись в чашку, но подавилась чаем и закашлялась. Пауза висела долго, слишком долго, чтобы разговор снова перешел в нормальное русло. Я заторопилась, сказав, что мне пора уходить, что мне еще нужно навестить маму в больнице. Тетя Аля тут же засуетилась, принялась собирать какую-то еду для мамы, которую, как я не отнекивалась, мне пришлось взять.

– У мамы диабет! Ей нельзя пирожков, – пожаловалась я, пытаясь избавиться от увесистой пачки.

– Диабет? Как? А мы не знали! Она из-за этого в больницу попала?

– Да, из-за этого.

– Какая жалость. Такая красивая женщина, такая сильная, талантливая! – воскликнула тетя Аля, но пирожков обратно не взяла. Мне пришлось тащить их, прекрасно понимая, что мама ни за что в жизни не станет есть чьих-то там пирожков. Если я и казалась кому-то «девочкой с запросами», то моя мама ею была.

* * *

Я не соврала, когда сказала, что собираюсь навестить маму, хотя изначально и не планировала этого делать. После тяжелого разговора я бежала по улице, чувствуя себя оторвавшимся листком, который уносит ветром. Странное, крайне специфическое чувство снова овладело мной. Мне казалось, что я что-то упускаю, чего-то не понимаю. Будто я склонилась над кучей разрозненных пазлов, из которых все пытаюсь – безуспешно – собрать слово «Вечность». Я все больше и больше сомневалась, что из этой неразборчивой груды можно сложить целостную картину. Нужно отделить зерна от плевел. Что-то я упускаю, но что? Что нельзя плакать на бегу? Что Андре разозлился так, что, возможно, уже бросил меня?

Я просто хотела увидеть маму.

Когда я пришла, она спала, но я уже привыкла к этому и даже называла ее про себя Спящей Красавицей. Меня пропустили к ней без единого вопроса, в платных клиниках не бывает приемных и неприемных часов. Если бы я захотела, то смогла остаться тут на ночь. В палате было хорошо, спокойно. Мерно тикали часы, но звук не мешал мне думать, а маме – спать. Приоткрытое окно снимало тяжелый запах лилий из букетов, он становился переносим. Мама любила цветы не за их красоту, а за то, что они обозначали. Успех, востребованность, поклонники, роли, роли, больше ролей. Ее работа была ее жизнью, она не ценила простого счастья, любви, меня. Только когда говорили: «Мотор», мама становилась самой собой.