Возвращение в Чарлстон - Александра Риплей Страница 25

В октябре Пегги и Стюарт-младший пошли в школу. И хотя Пегги не хватало нескольких дней до полных шести лет, никто не возражал. Учащиеся всех семи классов занимались вместе, в единственной комнате. И если некоторым пятиклассникам было по пятнадцать, почему первоклашке не могло быть пять?

Школа находилась по дороге из Чарлстона в Саммервиль, возле моста через реку Эшли. Это было почти в пяти милях от Барони, и ходить пешком дети не могли. Они ездили на старой кобыле по кличке Джуди, которая прежде была пристяжной в упряжке судьи. Она была очень спокойная и слушалась вожжей, даже если они были в маленьких детских руках. Стюарт и Пегги вдвоем прекрасно умещались на ее костистой спине. И им очень нравилось, что теперь у них своя лошадь.

Со временем ощущение новизны притупилось. Джуди в глазах детей была теперь просто старой кобылой, а школа – местом, где сильно пахло мелом, а от хорового чтения хрестоматии Мак-Таффи и таблицы умножения клонило в сон. И даже другие дети, первая встреча с которыми так потрясла маленьких Трэддов, превратились в обыденных знакомых, от которых заранее знаешь чего ждать.

Но к этому времени их жизнь уже установилась и шла по заведенному распорядку сама собой. Маленькие Трэдды делали все, что от них требовалось, механически, не задумываясь, и не задавали себе вопроса, можно ли жить как-то иначе.

В Барони все тоже шло своим чередом, без перемен. Занзи как-то запамятовала, что обещала забрать Гарден, когда старшие дети пойдут в школу. Гарден по-прежнему оставалась в поселке, где каждая хижина была для нее родным домом. Ее семья, казалось, о ней забыла. Маргарет проводила дни в заботах о своих волосах и коже. И в ожидании. А Стюарт – в разгуле.

Он завел себе новых друзей из числа мелких фермеров, живших вдоль дороги на Саммервиль; эти люди изводили себя непосильным трудом, своими руками обрабатывая сорок или пятьдесят акров своей земли. В их глазах Стюарт был тем же, чем он был в собственных, – плантатор, а не фермер. Джентльмен. У Стюарта вошло в привычку часто навещать своих новых приятелей, пить с ними и рассуждать о погоде, охоте и видах на урожай. Этим он заполнял свое время. А еще тем, что от случая к случаю беседовал с управляющим, когда верхом, как, по его мнению, и подобало хозяину, выезжал на поля или оглядывал, не спешиваясь, свои амбары и склады. Еще ему помогали убивать время женщины в Саммервиле. А также одинокие трапезы в главном доме, после которых он методично и упорно пил, пока ему наконец не удавалось уснуть.

Так что на Барони после насыщенных трагедиями лет снизошло подобие покоя.

Месяцы и годы шли, не отличаясь друг от друга, движение жизни напоминало однообразное течение коричнево-зеленой широкой реки Эшли. Пегги и Стюарт переходили из класса в класс и пересели с Джуди на собственных лошадей, ходивших под седлом и любивших скакать галопом.

Каждый год урожай в Эшли Барони становился все скуднее, а качество овощей – все хуже. На это жаловался Стюарту его посредник в Чарлстоне, который скупал у него продукцию и переправлял на Север, жаловался, однако продолжал предлагать контракты, все время снижая цены. Двадцать лет сотрудничества – это серьезно, он был верен своим старым клиентам. И он же по поручению Стюарта каждый год продавал очередной участок земли, чтобы покрыть долги.

Стюарт казался детям далеким и непонятным. Им нравилось бывать в главном доме. Он был для них таинственным зачарованным дворцом, от него перехватывало дыхание. Стюарт занимал только две комнаты – гостиную и хозяйскую спальню. Обе находились на втором этаже. А первый этаж, где никогда не открывались ставни, был загадочным, полным опасностей миром, где странные под пыльными покровами предметы превращались то в драконов, то в привидений, то в чудовищ.

Третий этаж был еще лучше, там был бальный зал – гулкий и такой же пыльный, с множеством высоких зеркал, в которых детские фигурки отражались бессчетное количество раз и терялись где-то в темной глубине. В этот зал было хорошо вбежать и прокатиться по огромному полу или строить там пещеры и укрепления, громоздя друг на друга позолоченные бамбуковые стулья. Затхлый воздух непроветриваемого помещения не мешал Стюарту и Пегги, порой они поднимали такую возню, что хрустальные люстры в миткалевых чехлах начинали тихонечко позванивать, и детям казалось, что у них над головой нежными голосами переговариваются невидимые феи.

Но лучше всего был чердак, под остроугольными сводами его потолков таились сокровища. Дюжины сундуков с горбатыми крышками дразнили воображение. В громадных платяных шкафах висели странные одежды, многие из них от прикосновения рассыпались. Тяжелые металлические ящики были набиты бумагами и альбомами со смешными фотографиями, подписи под ними почти совсем выцвели, краска со страниц осыпалась. Переворачивая их, Стюарт снова и снова натыкался на свое имя – так звали младенцев, мальчиков, мужчин. Там были книги с цветными картинками, стереоскоп и коробки со снимками, граммофон и множество пластинок, ломаные зонтики от солнца и хлысты для верховой езды, заплесневелые башмаки всех цветов и размеров. И все это дети обнаружили, даже не успев как следует осмотреть чердак.

В дождливые дни Пегги и Стюарт-младший всегда играли на чердаке, если, конечно, отец им это разрешал. Иногда он говорил «да», иногда «нет». Они никогда заранее не знали, чего от него ждать. Они всегда подходили к дому с опаской. Если дверь оказывалась запертой или отец орал, чтобы они убирались, то, что ж, им следовало поискать себе другое занятие. Если он разрешал им войти, дети все-таки оставались настороже. Иногда от него странно пахло, он слишком сильно прижимал их к себе и называл «мои малютки». Порой он смешил их историями о том, что случалось в детстве с ним самим и его братьями. А время от времени он требовал, чтобы они смирно сидели на диване, а сам, расхаживая по комнате, начинал рассказывать им историю семьи, говорить о людях, чьи портреты висели на стенах, об их дедушке, который был судьей. Рассказ всегда прерывался на ком-то по имени «тетя Элизабет», и Пегги со Стюартом неизменно пугались, потому что папа начинал очень сердиться.

– Злыдня, – кричал он, – злыдня, хапуга и интриганка! Она украла фамильное дело Трэддов и наш дом. Это все должно быть нашим. Она не имеет права быть такой богачкой, когда мы так бедны.

После этого он неизменно шел к столу, где стоял графинчик, и шикал на детей:

– Идите отсюда! Быстро!

Это и было знаком, что им можно пойти поиграть в бальном зале или на чердаке. В каком бы настроении ни был отец, они всегда отправлялись обследовать дом, как только он их отпускал. Его причуды они воспринимали как плату за вход.

Подрастая, дети стали замечать, что в смешливом настроении отец бывал все реже. Но не задавали ни себе, ни другим никаких вопросов. Отец казался им королем главного дома. А короли не подлежат критике.