Меч и корона - Анна О’Брайен Страница 24

Я ступила вперед, почти преградив ему дорогу.

— Господин мой…

Людовик, которого оторвали от беззвучной молитвы, вздрогнул и поднял глаза. На какой-то миг показалось, что на лице его отразилось раздражение: как смеет какой-то нахальный проситель отвлекать его от молитвы, — но тут он узнал меня, и залегшие по углам рта морщины разгладились. «Впрочем, мое внезапное появление, — подумала я, — не слишком-то его обрадовало».

— Элеонора! Что вы здесь делаете?

— Пришла, чтобы отыскать вас.

Наберусь терпения. Людовик выглядел таким юным, таким тихим, что те суровые слова, которые я повторяла всю ночь, сразу же улетучились. Людовик, взяв меня под руку, искусно ушел с пути шествующих монахов.

— Вы желали поговорить со мной?

— Да, иначе зачем бы я здесь оказалась?

Это прозвучало резче, чем мне хотелось.

— Тогда идемте.

И он, преклонив колена перед алтарем, провел меня в свою комнату и закрыл дверь, чтобы нас никто не потревожил.

— Что случилось?

Поначалу я только и могла, что оглядываться вокруг. Ничем не лучше, чем в обычной монашеской келье: голый каменный пол, голые стены, только над лежанкой висит распятие. А сама лежанка, на которую я присела, ибо стоять здесь вдвоем было негде, представляла собой узенький топчан, покрытый единственной тонкой простыней. И больше ничего.

Вот жилище короля Франции.

— И что же? — обратился ко мне Людовик, садясь рядом.

— Здесь вы живете? — спросила я.

— Когда это мне удается.

— Но отчего? Вы ведь король Франции!

Людовик вскинул голову.

— Я вырос среди всего этого, — напомнил он мне без обиняков. — И думал, что такая жизнь мне предназначена. Я не должен был становиться королем.

Это признание, этот отказ от своего титула поразили меня. Не желал он быть королем! Ему куда больше хотелось вернуться к прежней жизни среди молитв и богослужений. Я до сих пор не понимала, как глубоко это в нем засело — вся его прежняя жизнь, все, что было воспитано с детства.

— И вы не живете в своих дворцовых покоях?

Темная волна страха поднялась в моей душе, когти этого страха впились мне прямо в сердце.

Людовик, как бы осознав, что проявил неосмотрительность, не сводил глаз с распятия.

— Разумеется. — Не отрывая взгляда от распятого Христа, он нежно прикоснулся к моим пальцам. — Я понимаю, что не могу проводить здесь все свое время, как мне бы хотелось. Я король, у меня теперь есть другие обязанности, коим я должен уделять внимание.

Одна из таких обязанностей — я!

— Отчего вы не пришли ко мне вчера ночью? — спросила все же я, хотя, Бог свидетель, знала ответ наперед.

— Потому что я был здесь.

Вот так просто.

— У мужа есть обязанность перед женой.

— И я непременно исполню ее. Уже исполнил. За последние недели я в первую очередь выполнял волю своего отца, а не свою собственную, и пренебрегал путем к спасению души. Отец мой этого не понимал. Но теперь король — я, и я вернулся в свой дом. Вчера был престольный праздник [28], и я стоял всенощную, как это нам положено. Я не мог находиться с вами, Элеонора. — Теперь он посмотрел на меня, наклонился и запечатлел у меня на лбу легкий-легкий поцелуй. — Вы столь прекрасны… Но мне не дозволено разделять с вами ложе в святой день.

Когти глубже впились в мое сердце, страх все нарастал.

— А сегодня? Сегодня вы придете?

— Нет. Вы должны понять меня, Элеонора. Не потому, что я будто бы не питаю к вам глубочайшей любви и уважения, но ведь сегодня пятница [29].

Говорил он совершенно серьезно, словно объяснял непонятливому дитяти.

— А разве вам не дозволено предаваться плотским утехам по пятницам?

Терпение мое трещало по швам, будто старый, изношенный пояс.

— Не дозволено.

— Но… вам же нужен наследник.

— Это мне известно. А вы не понесли от нашего последнего соития?

Вернее было бы сказать, единственного! Каковы же последствия этого проявления Людовиком своего мужества, я до сих пор не ведала.

— Если да, — продолжал он, не дожидаясь моего ответа, — то нет никакой нужды домогаться близости чаще, чем это представляется мне уместным.

Уместным. У меня в душе, камень за камнем, вырастала глухая стена отчаяния. Я вгляделась ему в глаза. Сейчас не время для робости.

— А не думаете ли вы, Людовик, что на моем ложе мы оба можем получать удовольствие?

Он поднес мои пальцы к губам, но чело его чуть омрачилось.

— Да ведь это запрещено, Элеонора. Греховно. Писание научает нас, что, когда мужчина познает женщину, цель его состоит в рождении детей, и никакой иной причины тому не существует.

— Бог создал нас по своему образу и подобию, дабы мы испытывали телесные удовольствия совместно.

— Разумеется, но только в границах, кои определены Священным Писанием.

На меня он смотрел с недоумением, словно был поражен, что я не понимаю простых вещей. Он был таким ласковым, таким заботливым, уверенность в своей правоте была в нем так непоколебима, что я нимало не сомневалась: страх мой вполне оправдан. За этим спокойным объяснением я увидела ясно, что ждет меня дальше. Как возможно женщине, пусть даже мне, соперничать за его внимание с самим Господом Богом и предписаниями Святой Матери Церкви?

— Бог направляет течение моей жизни, но я тем не менее всегда стану заботиться о вашем счастье. Я не буду пренебрегать вами, Элеонора, но и вы должны понять: свою жизнь я посвятил Богу.

— Вы хотя бы отужинаете со мной? Нынче вечером, в моих покоях. Наедине. Только мы вдвоем, чтобы можно было…

Я беспомощно пожала плечами, ухватившись за мелькнувший шанс. Если он станет проводить со мной хотя бы какое-то время, то я могу завоевать его сердце и показать, что наша близость отнюдь не обязательно греховна.

— Нет. Не могу. По пятницам я пощусь — только хлеб и вода. Это день покаяния во грехах наших. — Он встал и отпустил мою руку. — А теперь вам пора уходить. Когда позволяют мои королевские обязанности, я весь день провожу в молитвах, от ранней заутрени до вечерни. Мне нужно молиться за спасение души. За мою страну. И за вас, дорогая Элеонора, я тоже буду молиться.

Решительно обняв за талию, он почти вытолкал меня из кельи.

— Когда же я увижу вас снова?