Соблазн - Кен Шэйкин Страница 23

Сам рояль темного красного дерева огромен, точно вырезан из гигантского свадебного шоколадного торта. Барбара прикоснулась к сияющей крышке и почувствовала, как сквозь деревянную поверхность медленно просачивается масло. Она провела пальцем по стоящему рядом шкафчику, по спинке стула и закончила столом. Все поверхности красного дерева от пола до потолка были свежеотполированы. Червяк явно проводит утренние часы полируя свою дырку.

Эта дырка в стене была такой же сальной, как и забегаловка, где она ела пиццу, только более изысканной. Но она не будет здесь есть. Хозяин мерзок и отвратителен, но это последний мужчина, вместе с которым она пошла домой. По крайней мере, с ним у нее не будет секса. Они вместе займутся прекрасной музыкой. Чувственные звуки, стоны в унисон, движения вперед и назад в лихорадочном поту. И все это — не прикасаясь друг к другу. Между ними будет величественный рояль.

Барбара, пытаясь соблюдать дистанцию, уселась на софу. Коричневую бархатную софу, еще один массивный предмет меблировки эпохи раннего или позднего викторианства, еще один способ осквернить доброе имя Виктории. Она не осмеливалась сидеть слишком прямо, воображая, что это может быть расценено как преступление против природы, которую заключала в себе обивка. Ее глаза не отрывались от рояля. Мужчина выглядел настолько отталкивающим, что трудно было бы на него не смотреть. Еще труднее было бы смотреть в его глаза, глубоко утонувшие в глазницах, но все-таки выдающиеся вперед, похожие на глаза хладнокровной змеи, пристально уставившейся на тебя, прежде чем укусить.

— Ты выглядишь так, как будто хочешь выпить, милашка, — сладострастно бормочет Червяк.

— Я просто собиралась предложить тебе то же самое лекарство, дорогой.

— Я не держу спиртного в доме. Умеренность и воздержание.

Говоря это, он светится от гордости.

— Тогда какого черта ты предлагаешь выпить, если у тебя ничего нет?

— Я не предлагал. Я только сказал, что ты выглядишь так, как будто хочешь выпить.

Гадюка доползла до длинного серебряного подноса, тоже принадлежавшего его бабушке, королеве Виктории, который она использовала для щеток и расчесок. Сейчас там нет ни щеток, ни расчесок, потому что Червяк лыс, как бильярдный шар. Зачем нужно такое слабое лекарство безнадежному наркоману? Пилюли всех цветов, травы из сада, белые дорожки порошка, тянущиеся к его носу, — вот что ему требуется.

— В течение дня я принимаю только наркотики. Это позволяет мне оставаться свежим до вечера в баре.

Ей только кажется или он играет со своей слюной, когда разговаривает, и его язык с наслаждением скользит по поверхности рта? Барбара содрогается при мысли, что ей придется провести целый час с этой рептилией, живущей в грязи. Но где еще сможет она найти пианиста, живущего на ближайшем углу.

— Мы фактически соседи, — заявляет он, как бы читая ее мысли и одновременно заверяя, что она может убежать в любой момент. — Как тесен мир, — прибавляет он, пристально изучая белые линии на тарелке, оставшиеся от того, что он вдыхал перед завтраком. — Маленький тесный мирок.

Быть может, и тесен, но только для близорукого Червяка, вдыхающего свою дозу наркотика. Он находит свои очки и становится еще более уродливым с четырьмя глазами. Барбара делает большой глоток из своей фляжки с «Мартини», чтобы закрасить черной краской воспоминание о его лице. Она заранее запланировала вежливо избегать пить то, что Червяк мог бы ей предложить, равно как и сосуда, в который он мог налить спиртное.

— Ах, — вздохнул он, глядя на нее через толстые линзы, — я вижу, ты принесла с собой то, что может улучшить твое зрение.

Червяк поднимает апельсиновый сок в знак солидарности с ней, готовый приступить к завтраку с ассортиментом разноцветных таблеток.

— Витамины, — провозгласил он.

Типичный отчаявшийся гомик, доверху набитый таблетками, что вряд ли удержит его от того, чтобы засунуть голову в газовую духовку.

— Я вижу, ты живешь один, — заметила Барбара.

Он ставит стакан, готовясь к тому, что намеревался сделать, выдерживает многозначительную паузу, затем делает то, что хотел. И смотрит прямо ей в глаза.

— Почему бы тебе не перестать изображать женщину, подвергающуюся преследованию?

Она не спела еще ни одной ноты, а он уже начал дрессировку. Он идет прямо к сути и наносит ей удар.

— Почему ты так несчастна? — спросил Червяк.

Он не повышает свой червячий голос, в котором отсутствуют интонации. Только острые гласные и согласные звуки, стремящиеся поцарапать.

— Все вы богатые сучки одинаковые. Богатые. И сучки.

Эти слова, которые она сама произносила много раз, вылетев из чужого рта, прозвучали как пощечина. Как кто-то может быть таким жестоким?

— Если ты хочешь быть несчастной, почему бы тебе не зарыдать. Хлюп-хлюп. Тебе следовало бы стыдиться себя. Это неправильно. С такими привилегиями, как у тебя, тебе следовало бы благословлять судьбу, а не тратить время на ненависть к собственной персоне. За свою жизнь ты не проработала ни дня. Потому что у тебя есть деньги, деньги, деньги, милашка. Но ты чувствуешь себя несчастной, несчастной, несчастной.

— Счастливой, счастливее тебя, дерьмо. Кто интересуется твоим ублюдочным мнением? Похоже, ты слишком много времени провел с самим собой. Слишком много пил из своего горшка. Постарайся лучше как следует посидеть на нем.

Надо пустить Червяка в его убежище. Пусть ползает по трубам в поисках экскрементов. Фу! Барбара спрятала свою фляжку и приготовилась уйти. Он слишком отвратителен. Даже в качестве пианиста.

Но что-то удерживает ее, не позволяет встать с его зараженного бархата. Внутри у нее все содрогалось от его наглого цинизма, но она не могла позволить себе уйти. Оскорбление, граничащее с оскорбительной правдой. Такой негативизм должен содержать хотя бы немного надежды, иначе гомосексуалист прекратил бы свое существование, вывернутый наизнанку своим гомосексуализмом, втянутый в собственную ментальную черную дыру. Если вы хотите есть, обедайте с толстяком. Если вам требуется самосознание — поговорите с мизантропом.

Она снова открыла свою фляжку.

— Итак, что ты можешь сказать в свое оправдание? — бросила она прямо ему в лицо. — Ты жалкий тип, хотя, похоже, у тебя есть все, в чем ты нуждаешься. Во всяком случае, много мебели. Почему же ты так несчастен? Только потому, что напоминаешь нарыв? Это не ставит тебя в положение жертвы, чем ты явно наслаждаешься.

— Правильно, правильно, — согласился он. — Мы все жертвы. Некоторые жертвы подтяжек. — И с угрозой посмотрел на нее. — Я не настолько слеп, милашка.

Ей следовало просто плюнуть ему в глаза и закончить все остроумным ответом. Их разговор напоминает партию в пинг-понг, когда шарик бесконечно летает через стол от одного к другому. Она легко могла ударить его кулаком. Только ему могло понравиться это.