Мэри Поппинс для квартета - Тереза Тур Страница 23

В этой жизни надо жить по принципу: похвали себя

сам, помоги себе сам. В общем,

все сам да сам…

На гитаре играли все!

Вот и психология, постановка рук, моя наблюдательность и дедукция с умозаключениями вкупе. Мда, не Холмс я.

И еще, передавая гитарку по кругу, они еще и посверкивали глазами. Хулиганы и выпендрежники.

Они и пококетничать успели. Ой, сто лет в руки не брали, ой, да не умеем. Все забыли. Ехидные переглядывания. Я смотрела на этот цирк просто с умилением, а Машка сжимала телефон и готовилась записывать. Очень надеюсь, что мы с ней съемку ночную настроили правильно. И запись получится.

— Кто первый? — подыграла я, изобразив суровость и нетерпение.

С тяжелым — ну, вот просто каторга, бедняжке — гитару взял Лев. Первые аккорды. Ну надо же, играть он не умеет. Хрустальные перезвоны струн поплыли над поляной. Пальцы легко скользили по грифу. Мягко, по кошачьи.

Ох ты ж! Дядя Саша Розенбаум. Я поняла, что сейчас Лев будет петь: сладкозвучно и волшебно про «Любовь мою последнюю, со слухами да сплетнями, ты осень разгляди да сбереги…» И прикрыла глаза, приготовившись наслаждаться. Но. Вдруг Лев помотал головой и резко сменил звенящий перебор на рваный, нервный бой. И…

— Нарисуйте мне дом. Да такой, чтобы жил. Да такой, где бы жить не мешали. Где, устав от боев, снова силы копил. И в котором никто никогда бы меня не ужалил…

Он не кричал, даже не выпевал особо. Не играл голосом. Но такая тоска и одиночество было в каждой ноте. Такая жажда чего-то, что не сбылось…

Мда.

Мы замерли все, когда отзвучало последнее «И летят в небеса, в облака поднимаются листья этих нот, горьких нот, облетевших с разорванных струн». Только ели гудели сочувствующе. Да Машка глядела с восторгом. Самым удивленным из нас всех выглядел, пожалуй, сам Лев. Певец замер, невидящим взглядом уставившись в костер. Тяжело вздохнул.

Иван похлопал его по плечу, утешая. А может, передавая какую-то информацию — кто их знает.

Артур потянул руку за гитарой. А этот чем удивит?

Легкий перебор, постановка рук — умереть от зависти. У меня никогда подобной легкости добиться не получалось. И…

— Сигарета к сигарете, дым под лампою. Здравствуй, вечер катастроф, час дождя.

О, Визбор пошел. Тоже полный оптимизма. И главное — поет самый звонкий из солистов даже не в полголоса. В четверть. В восьмую от силушки молодецкой. Чтобы не тревожить озеро, что чутко прислушивалось к нотам и голосам, да не беспокоить весело потрескивающий костерок, явно не понимающий, что тут происходит. Но очень любопытствующий.

— Синий дым плывет над нами мягкой вечностью. Чиркнет спичка, сигарета вспыхнет вновь. Под окнам с зонтами ходит человечество, обокраденное нами на любовь…

Я замерла от восторга, закипевших на глазах слез, чего-то, что пронеслось по мне и легким крылом нежно коснулось души.

— Слушайте, а вот у нас есть вообще мажорчик хоть какой-нибудь? — Иван протянул руку за гитарой. — Или только страдашки выразительные такие? Чтоб душа сначала развернулась, а потом свернулась?

Он лицом дурашливо изобразил печаль. Мы все посмотрели на него… неласково.

— А что? — он хитро улыбнулся. — Не, Артур, я не к твоему пению. И не к твоему, Лева. Просто мысли вслух. Хочется позитива, в конце концов.

— Ну, так и спой, — проворчал Артур. — Кто тебе не дает?

— Ты б нам мажорчик и соорудил. — Добавил Лев. — Написал. Песенка нам нужна. Веселая. Чтобы мы хитпарад порвали. Что-нибудь ла-ла-ла. Про лето. Максимально простенькое и без изысков. Но заводная.

— Легко сказать — напиши. Да у нас если перебирать русские песни — сколько позитивных? А? То-то же.

Я рассмеялась.

— Вы мне моих учеников сейчас напомнили.

— Чем? — и такое возмущение в голосах. Ой, не нравится? К чему бы это.

— Они так же мне говорят о русской литературе. Типа — страдают там все: и автор, и герои, и читатели. Особенно они, бедняжки, на уроках.

— Ладно, пострадали — и хватит.

Хитрый-хитрый Иван, пока шла беседа, что-то вспоминал на гитаре. И…

— Ты мое дыхание, ты мое утро раннее, солнце мое жгучее и дожди. Весь себя измучаю, стану самым лучшим, по такому случаю ты подожди.

Колокольчик, легкий, светлый, невесомый. Капель, радостно встречавшее тепло… Бесконечное весеннее небо, зовущее за собой в счастье.

Парни заулыбались. Искренне, не рисуясь. Просто загляденье как хороши сразу стали. Машка, стараясь быть невидимкой, снимала и снимала.

— Ванька, ты совершенство, — светло улыбнулся Артур.

— Когда в голосе, — вдруг помрачнел Иван.

— Да в любом случае, слушай.

Иван хотел ответить что-то резкое, но. Вдохнул лесной воздух, посмотрел на костер. И просто передал гитару Сергею.

Вот от баса я почему-то ожидала Высоцкого. Сама не знаю, с чего. Но меня снова удивили. Был Цой. Железные литые звуки гитары. «Группа крови».

Да… «Звездная пыль на сапогах. Не нажатый вовремя курок». Мощно. Сильно. Отчаянно. До мурашек. Но опять же — негромко. И на втором куплете ему подпевали все. Соло не соло, но молчать было невозможно. Я, правда, делала это беззвучно, а ребята — тихонько, и сразу на многоголосье. Ну что делать — выучка — она такая. Даже если просто вокруг костра и себе в удовольствие. Они просто смотрели в огонь и чуть отражались отголосками в этом мире.