Жена штандартенфюрера - Элли Мидвуд Страница 22

— Может даже побольше того… Но двадцать лет назад не было нацистской партии, и он не был одним из них. И не забывай, что он много лет провёл бог знает где, делая бог знает что. Я всего лишь не хочу, чтобы ты принимала поспешные решения, о которых потом будешь сожалеть.

Я развернулась и посмотрела на маму, которая, хоть и из добрых побуждений, но всё же портила мне настроение.

— Мама, я знаю, что делаю. И член он партии или нет, поверь мне, он не такой, как все они. — Немного помолчав, я решилась добавить, — Он знает, что я еврейка, и всё равно женится на мне.

— Что? — Судя по широко раскрытым маминым глазам, я поняла, что не стоило, наверное, ей этого говорить. — Ты ему всё рассказала? Ты совсем с ума сошла?! Мы столько лет это скрывали, более толерантных лет, надо заметить, а ты берёшь и сообщаешь одному из офицеров СД — чья работа заключается в том, чтобы блюсти чистоту арийской расы — что ты еврейка?!

Да. Определённо не стоило ей этого говорить.

— Если бы он так сильно ненавидел евреев, то он бы на одной из них не женился, ты не считаешь?

— Зачем ты ему сказала?!

— Хотела убедиться, что он не против моего происхождения.

— Слава богу, что не против, а если бы был против?!

Если подумать, мама была, конечно, права. Как бы мне не хотелось это признавать, когда я сделала своё признание, я была слишком пьяна, чтобы думать о последствиях.

— Он не против. Так что давай оставим эту тему.

Мама покачала головой и поджала губы. Только было я понадеялась, что худшая часть дня была позади, в комнату вошла моя бабушка Хильда, в сопровождении отца и Норберта.

— Илзе! Как ты позволила такому случиться?!

— Здравствуй, бабушка.

— Не переводите тему, юная леди! Это что же ты такое удумала, замуж за нациста выходить?!

Хоть она и родилась и выросла в Германии, бабушка Хильда по своему менталитету была гораздо больше польской еврейкой, чем немкой. В отличие от моей матери, уже совсем германизированной, бабушка свободно говорила на трёх языках: немецком, польском и идише (на двух последних языках исключительно с дедушкой, когда он был ещё жив, и крайне редко с мамой, потому что она едва их понимала). Естественно, со всем антисемитизмом вокруг, она не скрывала своей ненависти к партии из какой-то национальной гордости, которую она отказывалась забыть.

— Мама, ну что я могла поделать? — Мама крепко обняла бабушку Хильду и расцеловала её в обе щёки. — Она влюблена и хочет замуж.

— Но почему за нациста-то?!

— Бабушка, технически, мама тоже замужем за нацистом, если уж на то пошло. — Я постаралась отвлечь внимание моей возмущённой родственницы от своей персоны, пусть и посредством вовлечения папы. — Отец и сам давно является членом партии.

— У него выбора не было, ему семью надо было кормить. — Бабушка обладала привычкой говорить о людях, будто они и не стояли сейчас рядом с ней. — И я, если ты помнишь, к вам из-за этого целый год не приходила.

Норберт уселся на мою постель, явно наслаждаясь бесплатным шоу, пока бабушка меня отчитывала.

— Бабушка, Генрих — очень хороший. И никакой он не нацист!

— Нет такого понятия, как хороший нацист! — Если эта женщина уж вбила себе что-то в голову, переубедить её было нельзя никакими доводами, поэтому я пожала плечами, развернулась к зеркалу и начала вдевать серьги. — Все они — бездушные убийцы, вот что! Придумали тут себе, что они лучше других! Тоже мне, богоизбранный народ! А кто не достаточно чистокровный, тех всех расстрелять надо, чтобы их кровь не загрязняли, видите ли! Ты посмотри только, что они сотворили с этими бедными людьми во время Kristallnacht! А ты за одного из них замуж собралась!

— Генрих не был в Германии во время Kristallnacht, бабушка. Он никого не убивал.

— Вообще-то, она права, фрау Брауэр. — Отец наконец-то решил встать на мою сторону. — Генрих, он больше… как бы поправильнее выразиться… офисный работник. Он работает на разведку, собирает информацию, и только. Он не расхаживает по улицам и не стреляет в людей, поверьте мне.

— И о ком это он собирает информацию, Рихарт? — Под строгим взглядом бабушки Хильды, папа, казалось, уже не рад был, что вмешался в разговор. — О врагах народа? О тех, кого в рейхе больше не хотят? О евреях, коммунистах, и всех, кто находится хоть в какой-то оппозиции власти? Может, сам он пистолет и не держит, но результат-то всё равно один: этих людей убивают или отсылают в лагеря.

Она повернулась ко мне.

— Но тебя это, я смотрю, совсем не беспокоит, да? Ты предаёшь свои корни!

— Ничего я не предаю! Я что, не могу выйти замуж за человека только потому, что он — немец? Ты что, дискриминацию против немцев устроила?

— Они нас дискриминируют, а я их что, не могу? С тех пор, как наши предки переехали в эту страну, мы прятали наше происхождение, но всё равно чтили и уважали его. А ты теперь плюёшь на все наши обычаи и выходишь замуж за нациста! Ты хоть понимаешь, что дети твои тоже будут маленькими нацистами?

— Нацизм — это не национальность и не религия, бабушка.

— В этой новой стране, это и национальность, и религия, девочка моя!

— Всё, хватит, не собираюсь я больше этого слушать! — Моё терпение лопнуло от слишком большого количества поучений за один день; а может, я расстроилась из-за того, что многое из того, что сказала бабушка Хильда, было правдой, а я не хотела её признавать. — Это моё окончательное решение: я выхожу за Генриха, нравится вам всем это, или нет!