Тюльпанная лихорадка - Дебора Моггач Страница 20

– Хотите бокал вина? – обратился Ян к моему мужу.

Корнелис стоял на пороге моей тайной жизни. Неужели он не чувствует, что я была здесь? Кровать просто вопиет об этом: она бросается в глаза, выпирая из дальнего угла, – огромная, задернутая балдахином. От нее трудно оторвать взгляд.

Корнелис осмотрел комнату. Вдруг я забыла у Яна какую-нибудь вещь, которую он может узнать? Впрочем, комната и без улик полна моим присутствием. Муж наверняка заметит: здесь теперь мой настоящий дом, место, где живет мое сердце.

Геррит принес вино в красивых бокалах. Я сделала глоток, глядя на Яна из-под ресниц. Он вежливо поздоровался, и мы храбро встретились взглядами. Если он тоже нервничал, то скрывал это.

– Вам нравится картина? – спросил он.

Корнелис приблизился к полотну – он был близорук. Одобрительно кивнул, бормоча что-то себе под нос.

Якоб, подмастерье Яна, указал на картину.

– Она отлично прописана, правда? Особенно ваши ноги – вот, смотрите. Очень тонкая работа кисти.

– Да, очень хорошо. Дорогая, тебе нравится?

Бокал задрожал у меня в руках. Все смотрели на меня. У Якоба было бледное умное лицо: от него ничего не ускользнет. У Геррита, наоборот, физиономия простака, грубая и бугристая, как картошка. Каждый из них опасен по-своему. Могут ли они меня выдать? В любом случае я чувствовала к ним только нежность: ведь они являлись частью этого дома, частью моей любви.

Я попыталась что-то сказать, но муж перебил меня.

– Боже, какой же я здесь старый! – воскликнул он. – Мне всего шестьдесят один, а выгляжу совсем стариком. Неужели все видят меня таким? – Корнелис повернулся ко мне с легкой улыбкой: – Эту картину надо назвать «Зима и весна».

– Я пишу то, что вижу, – сухо промолвил Ян. – Ни больше ни меньше.

– Вы прекрасно отразили ее красоту. – Корнелис посмотрел на меня. – Румянец на ее щеках, свежесть и чистота кожи, словно роса на персике. Кто это был – Карел ван Мандер? Тот, что увидел на картине натюрморт и попытался взять один из фруктов? – Он прочистил горло. – Не сообразив, что это вовсе не такой персик, который можно съесть.

Воцарилось молчание. На улице на башне ударили часы. Неужели Корнелис ничего не заподозрил?

– Я распоряжусь, чтобы завтра вам доставили картину, – произнес Ян, взяв наши бокалы.

Вид у него был невеселый. Казалось, ему хотелось, чтобы мы поскорее ушли. Но я должна была поговорить с ним – о беременности Марии и о той мысли, которая уже несколько дней вертелась у меня в голове. Мысли настолько захватывающей и дерзкой, что я едва решалась произнести ее вслух. Но теперь было не время: Ян уже торопил нас к выходу. Жаль, что я не могла поцеловать его перед уходом! Проходя мимо, шепнула:

– У меня есть план.

– Что вы сказали?

Мария смотрела на меня круглыми глазами. Весь день она ходила сонная, но теперь проснулась. Мы сидели в маленькой гостиной. На стене над нами висел натюрморт с битой дичью: самая неприятная картина из всех, что имелись в нашем доме. Она изображала окровавленную тушку зайца, подвешенного за лапу в кухне. Его остекленевшие глаза безразлично таращились на нас, пока я излагала Марии свой план. Она прижала ладонь ко рту.

– Мадам… вы не сможете!

– Я-то смогу, а ты?

– Но… но…

Моя бойкая и болтливая служанка впервые не нашла слов. И вдруг на ее лице расплылась широкая улыбка. Она сидела прямо под закланным зайцем – жалкое, мохнатое «Снятие с креста» – и тряслась от гомерического смеха.