Тюльпанная лихорадка - Дебора Моггач Страница 19

По воскресеньям Корнелис развлекался тем, что провожал жену в церквушку, куда она ходила: домашний храм в католическом квартале возле Аудекерк. Ему нравилось возвращаться домой по улицам этого чудесного города, – какая красота, какое великолепие! – держа под руку Софию. Он считал, что это награда за трудную рабочую неделю. Мужчины смотрели на него с завистью, он раздувался от гордости. С ним здоровались все прохожие. Прогулка превращалась в публичную демонстрацию его богатства и успеха.

В солнечные дни на улицы высыпало практически все население города: почтенные бюргеры, бесчисленные лавочники и торговцы, их принарядившиеся жены. Тесные улочки заполняла черная волна людей. После службы все они выходили омытыми и преображенными, покаявшись в своих грехах и избежав вечного проклятия. Души горожан были выскоблены добела, как ступеньки их крылечек, а вера сияла так же ярко, как сверкавшие на солнце дверные молоточки. До чего чиста была нация, вымытая одновременно и снаружи, и изнутри! Заезжих иностранцев всегда восхищал этот блеск.

По воскресеньям Корнелис чаще вспоминал о прошлом. В это утро он, как всегда, помолился за души своих сыновей, Франса и Питера, и покойной жены. Дома София обычно преклоняла колени рядом с ним: это отвлекало его мысли. Но по воскресеньям вера заставляла их расходиться; молясь один, Корнелис мог свободно предаваться мыслям о своей семье. Господь забрал его сыновей к себе, и теперь их души упокоились в раю.

Так он говорил себе раньше. Но недавно его охватило страшное смятение. Его сыновья – просто маленькие тельца, безжалостно стертые с лица земли. Вот и все. Дальше – пустота. Порой, сидя на церковной лавке – «верю во единого Бога Отца…», – Корнелис холодел от ужаса. Нет никакого рая, только старая колода карт. Жизнь – игра, случайное сочетание чисел и фигур. И никто – ни праведник, ни грешник – не знает, что ему выпадет в следующий момент.

Он не мог никому это рассказать, тем более Софии. Незачем смущать ее, выпуская демонов сомнения. Его жена – невинная, чистая душа, крепкая в своей вере. Немыслимо говорить ей подобное; это все равно что рассказать о том, как Гретье задирала перед ним юбку. Если его сыновья умерли, значит, на то была Божья воля, и оспаривать ее – богохульство.

Теперь у него новая жизнь и новая красивая жена. Она даже моложе, чем были бы его сыновья, останься они живы. По воскресеньям Франс и Питер всегда шагали рядом с ним, словно два плечистых призрака: высокие и сильные, будто не знавшие про смерть. Вместе с ними шли их невстреченные жены и неродившиеся дети. Бывает, что когда замолкнет колокол, в воздухе еще дрожит его беззвучное эхо: вот таким эхом была их непрожитая жизнь. Сыновья молча беседовали с отцом, и их речь была горькой и суровой, словно они говорили ему правду, которой он не хотел слышать. «Здесь только пустота, поверь». Но София не должна об этом знать. Все его мечты воплощались в ней, как лепестки в бутоне розы. Теперь она являлась единственной надеждой Корнелиса, потому у него не осталось ничего, кроме преходящей радости земли.

Вопрос был в том, когда этот бутон раскроется? Сколько он ни старался, жена не могла зачать. Вчера, вернувшись с вечернего банкета, Корнелис усердно трудился над ее чреслами. София молчала, держа в руках его трепещущее тело. Мысленно он вознес молитву Господу, прося сделать его семя плодородным. Но потом он слышал, как София беззвучно рыдала в подушку, притворяясь, будто спит. Она тоже хотела ребенка. «Господи, зачем ты меня оставил?»

На улицах было полно детишек, возвращавшихся с родителями из церкви. Вот какой-то мальчишка, держась за руку матери, обернулся и поглядел на голубя. Две девочки-близняшки, одновременно сунув в рот большие пальцы, смотрели себе под ноги и старались шагать в такт. В Амстердаме было много семей: тихих и призрачных, как его бесплотная семья, и настоящих семей из плоти и крови. Счастливые улыбки детей терзали душу Корнелиса.

Он любил следовать заведенному порядку. Каждое воскресенье они с Софией заходили в лавочку на площади Дам и покупал ей блинчик, посыпанный сахарной пудрой. Сегодня они сделали то же самое. В магазинчике приятно пахло ванилью и миндалем. Какой-то карапуз тянул отца за руку, прося купить сладости. У него были белокурые кудряшки, как у херувимчика, и румяные щеки, словно нарисованные Рубенсом. У Корнелиса сжалось сердце.

София не произнесла ни слова. Она весь день была очень тихой. Наверное, думала о том же, что и муж. Корнелис протянул ей блинчик, завернутый в бумагу, и указал на залитую солнцем улицу:

– Смотри, какой прекрасный день. Только еще кое-что могло бы сделать меня счастливее.

София посмотрела на него, поднося блинчик ко рту. Вид у нее был такой, будто она только что проснулась. Подождав немного, она откусила блинчик.