Любовь в ритме танго - Альмудена Грандес Страница 20

К сестре я испытывала инстинктивную зависть, усиливающуюся всякий раз, когда я бывала свидетельницей ее раскованного поведения. Она справилась со своими болезнями и, казалось, полностью переросла трагические последствия своего рождения. Рейна превратилась, может, и не в абсолютно здоровую девочку, но в нормальную, среднего роста и удивительно хрупкую, по-своему милую — создание неизвестного творца, внимательного к мелочам. Ее тело и душа были гармоничными, а потому казались совершенными, и, без сомнения, Рейна внушала восхищение. В первую очередь это касалось внешней красоты сестры. Посадка ее головы была такова, что, казалось, Рейна смотрит на всех свысока. Зеленые глаза с каштановым отливом, очень красивые изящно очерченные губы, а кожа настолько тонкая и бледная, что казалась прозрачной, сквозь нее просвечивали маленькие сосудики, оттенявшие кожу фиолетовым. Рейну можно было легко представить внутренним зрением — такой нежной и хрупкой она была. Ангелом во плоти, который в своем миниатюрном теле скрывает титанические силы, парадокс. Обо мне, в противоположность сестре, ничего подобного нельзя было сказать. У меня были крупные пухлые губы, белоснежная улыбка — яркая, колоритная внешность. Людям хватало одного взгляда, чтобы разглядеть меня, поэтому, возможно, никто, кроме Магды и дедушки, на меня долго не смотрел.

Мама горько жаловалась на то, что внешне мы были непохожи, она считала, что это обстоятельство противоречит природе. Она пыталась понять, как такое может быть, но так и не сумела разобраться в этом сложном житейском вопросе. Мама никак не могла взять в толк, как мы можем быть близнецами, и постоянно жаловалась на нашу несхожесть, причем делала это с четкой периодичностью каждую весну и каждую осень. Она сокрушалась по поводу трудностей с нахождением нужного цвета, фасона или украшений, которые бы подходили одинаково нам обеим. В конце концов папа в ответ на мамины стенания пытался ее приободрить и говорил, что людям редко везет иметь детей-близнецов, причем абсолютно разных: брюнетку и блондинку, высокую и маленькую, хрупкую и крепкую. Мама молча выслушивала его утешения, а потом продолжала искать поводы для новых жалоб и стенаний. Мама никогда не теряла надежды сделать нас похожими друг на друга. Правда, думаю, в глубине души она была бы рада иметь сыновей. Теперь я знаю, что моя сестра после своего появления на свет долгое время находилась в инкубаторе, ее кожа была темно-лиловой, а кости покрыты тонкой кожицей, у нее были большие глаза и впалые щеки. У Рейны не было второго подбородка, кожа не имела нежного розового цвета, как у других новорожденных. Я знала, что каждый раз, подходя к Рейне, следовало помнить, что она может испытывать боль при любом движении и вздохе.

Дела со здоровьем Рейны шли не особо хорошо, но мама не желала отступать, она попала в плен своих надежд и страхов. Мама всегда хотела иметь дочек-близняшек. И теперь, когда она родила близнецов, ей хотелось, чтобы они были максимально похожими, поэтому и старалась одевать нас одинаково. Она подбирала нам шерстяные кофточки цвета, настолько близкого к тону моей кожи, что сложно было понять, где кончается ткань и начинается тело. Мне не нравилось, что мама старается сделать нас одинаковыми. Когда она причесывала меня, то я просила, чтобы она сделала мне прямой пробор, но она улыбалась и причесывала их на какой-нибудь бок. Я просила ее причесывать меня по-другому каждый день, а она как будто не слышала. Мама была уверена, что прическа, которую она выбрала, мне подходит больше всего. Я не могла признаться матери, что ненависть к своей внешности мне внушила ее родная сестра Магда — эта непредсказуемая странная ведьма с вечной сигаретой в руке, которую она курила через мундштук из слоновой кости в форме рыбы. При этом Магда ритмично постукивала о каменный пол носами своих черных туфель на высоких каблуках.

Глядя на мать, я постоянно спрашивала себя, почему я не могу пожаловаться ей на свое недовольство, не могу сказать правду: я ненавижу бант, который каждый день вплетают мне в волосы. Я не говорила этого, наверное, потому, что не хотела никому раскрывать свою подлинную сущность.

* * *

Уход Магды в монастырь, а потом вторжение в мою жизнь нарушили ее привычный распорядок. Меня словно толкали на пол, залитый цементом, но который еще не застыл. Я никогда не пыталась понять, почему моя тетя любила меня больше, чем мою сестру. Во мне зрела уверенность в том, что ее любовь ко мне не могла быть чистым чувством, — она таила в себе что-то запретное, сомнительное и греховное, наши с ней отношения были странными. Потому то, что мне рассказал дедушка около портрета Родриго Жестокого, было правдой, единственной правдой, которая для меня была как удар под дых. Рейна была намного лучше меня, она была просто лучше меня. Это было так же очевидно, как и то, что я была на восемь или девять сантиметров выше нее. Эту разницу можно было легко заметить невооруженным глазом.

Поэтому, когда Магда ушла, в течение целого года я продолжала играть в ту самую игру, продолжала соблюдать торжественный обряд, обусловленный обычными юношескими страхами. Я настолько раздвоилась внутри себя, что даже дала своему второму «я» имя — Мария. Это помогало мне скрывать настоящую себя, помогало мне выглядеть лучше, чем я была в действительности. Я выдумала Марию для того, чтобы обманывать окружающих. Правда, мне приходилось разговаривать с самой собой, уговаривать поступать так или иначе, что порой выглядело абсурдно: «Мария, в конце концов, ты не должна вести себя как корова». Или уподобляться героиням смешных любовных романов, которые собирала Ангелита, девочка из нашего дома: «Скушай еще ложечку, Мария, пожалуйста». Или, проходя по дому субботним утром мимо высоких шкафов, придумывать таящуюся в них опасность: «Что ты стоишь, Мария? Ты должна измениться, стать лучше, ну-ка…» Очень скоро я осознала, насколько разными были мы с Рейной. Мне было грех жаловаться на то, что я веду эту игру, потому что у нее были и хорошие стороны: она помогала мне справляться со своими обязанностями, получать хорошие оценки, мама стала меньше раздражаться из-за меня, я снова пошла в колледж, и мой внешний вид больше никого там не раздражал.

Получилось так, что моя жизнь стала большей частью спокойнее и проще. Мою игру, мое притворство заметила Магда, когда мама однажды вечером стала восхищаться нашей с Рейной грацией. Магда ничего не говорила в ответ, только слушала. Я заметила, как ее губы стали кривиться, я подумала, что это нехороший знак, я поняла, что Магда обладает способностью распознавать фальшь, что она разбирается в детских играх. До этого момента игра казалась мне всего лишь шалостью, я думала, что могу ее прекратить в любой момент, когда захочу. Я была уверена в том, что Магда меня любит и сумеет понять. Я никак не могла предположить, что когда-нибудь пообещаю Магде покончить с этой игрой и мне придется сдержать обещание.

Поэтому меня не удивило то, что Рейна взбесилась, когда я но пути домой сказала, что больше не хочу с ней играть: нам уже почти тринадцать, а игра — это самое глупое, что только может нас объединять. Сестра посмотрела на меня так, будто я ее предала. Она не могла поверить своим ушам и попросила меня не говорить глупости. Итак, мне пришлось поменять тактику, я делала это не без грусти, потому что игра казалась мне делом веселым. Игра — единственное, что нас объединяло как сестер. В тот день я называлась Марией в последний раз.