Твоя жена Пенелопа - Татьяна Веденская Страница 20

Повернувшись все корпусом к Ларисе Борисовне, Лев Аркадьевич наклонил голову, пробубнил дрожащим фальцетом, будто и впрямь завершил молитву:

– И в благодарности к тебе припадаю, спасительнице души и здравия моего физического, к тебе, дарующей мне, грешному и убогому, счастье…

Нине показалось – перекрестится сейчас. Даже голову в плечи втянула. Отчего-то ужасно, ужасно неловко было глядеть на этот фарс. Вот уж не ожидала такого от Льва Аркадьевича!

Нет, креститься не стал, и на том спасибо. Поднял бокал, осушил до дна. Быстро, одним махом.

Зазвенели бокалами, чокаясь за здоровье именинницы, и все остальные. На лицах по-прежнему было написано недоумение, никто и не понял, что это было по большому счету – то ли шутка такая, то ли и впрямь человек на жену молился. Потому звенели бокалами с осторожностью, стараясь не глядеть на Льва Аркадьевича.

Но ему было, похоже, все равно. Сел на свой стул, наклонился к уху Ларисы Борисовны, прошептал что-то коротко. Она улыбнулась, но головы к нему не повернула. И не ответила ничего. Только плечом слегка дрогнула, будто сбрасывая с досадой его шепоток.

– М-да… – тихо вздохнул рядом Никита, вожделенно оглядывая стол с закусками, – видно, здорово нынче отец накосячил. Совсем уж, видать, глобально. Оливье будешь, Нин? Давай я за тобой поухаживаю…

– В смысле, накосячил? – спросила Нина, протягивая ему тарелку. – Чем-то провинился, что ли?

– Хм, провинился. Провинился-помолился… Налево сходил и снова помолился. Так и живут, стало быть.

– Ты что, Никит? С чего ты взял?

– Что я взял?

– Ну, про налево?

– Да ладно, не бери в голову. Так оливье будешь или нет?

– Буду. А Лариса Борисовна?.. Она что, узнала, да?

– Да в том-то и дело, что мама никогда не стремится к лишнему знанию. Она у нас умная тетка… Может, и есть это знание, но для нее оно не имеет никакого значения. Отец-то прав – просто она его очень любит…

– А он ее не любит, что ли?

– Почему же? Любит, еще как любит.

– Тогда… Тогда я вообще ничего не понимаю, Никит!

– А тебе и не надо… С крабами салат будешь?

– Нет…

– А семгу?

– Погоди, Никит… Тогда зачем он… Если любит?

Держа тарелку на весу, Никита глянул на нее насмешливо, чуть приподняв брови:

– Я тебе семги все-таки положу, Нин. Обалденная семга, мама ее сама солит. А за родителей не переживай, малыш… Они сами как-нибудь разберутся. И вообще, не любопытничай больше. Хоть любопытство и не порок, но все-таки… Шампанского еще налить? О, икра! Хочешь икры, Нин?

– Давай…

А застолье меж тем катилось дальше, набирая веселые обороты. Произнес тост Константин Борисович, потом поднялся со своего места Никита, и Лариса Борисовна умилилась почти до слез его сыновним шутливым откровениям. Да, все были ужасно веселы, все шутили, смеялись… Будто боялись остановиться хоть на секунду в своем веселье. Странные, странные люди.

А впрочем – чего тут странного? День рождения все-таки. Но ведь не слепые же они, в самом деле! Одна эта молитва Льва Аркадьевича чего стоит… Действительно, все же ясно как божий день. Ясно, что за этой молитвой стоит… А они – смеются! И Лариса Борисовна – громче всех! «Да что они за люди такие? – думала Нина. – Или она совсем, совсем их не понимает? И не поймет никогда?»

Подступило к самому горлу – что-то вроде отчаяния. Никита глянул на нее несколько раз удивленно, ничего не спросил. Ел, пил, смеялся вместе со всеми, машинально подкладывая ей на тарелку еды. Нине в горло ничего не лезло, а он подкладывал. Будто вежливую обязанность исполнял. Будто по отношению к ней было достаточно одной этой вежливой обязанности. Лишь бы тарелка не опустела, и вся забота? А то, что она себя не в своей тарелке на этом празднике чувствует, это как? Неужели не видит, не замечает, как трудно ей влиться в это веселье? Тем более после такого откровения про родительские дела.

Нина вздохнула, и глазам стало горячо. Не расплакаться бы – это уж совсем будет нехорошо. Не поймут ведь. Будут смотреть высокомерно и насмешливо. И Никите за нее неловко станет.

– Нин… Тебе что, плохо? – наклонился Никита к ее уху.

– Да… Что-то голова вдруг закружилась… Я на воздух выйду, ладно? Постою на крыльце.

– Мне с тобой?

– Нет, оставайся. Я сама.

Нина выскочила на крыльцо, жадно вдохнула звонкого сырого мартовского воздуха. Хотя особенного звона уже и не чувствовалось – солнце торопливо убиралось за верхушки деревьев, унося с собой все прелести весеннего дня. Еще и до сумерек далеко, но уже холодно. Хорошо, догадалась куртку на плечи накинуть.

Вдохнула еще, еще… И отпустило вдруг, и устыдилась своей же глупой обиды. Нет, чего это на нее нашло? Надо же, рассердилась на Льва Аркадьевича! И на Ларису Борисовну заодно! Прав, прав Никита – ей-то какое до всего этого дело? Может, им действительно нравится жить в потворстве-притворстве? Может, это такие интеллигентские штучки особые, ее простоте неведомые? Наоборот, учиться же таким штучкам надо, а не обижаться! Хотя… Как-то не хочется такому учиться… Пусть эти штучки будут сами по себе, а она – сама по себе. Потому что никогда Никите ничего подобного бы не простила! Да ни в жизнь!

Или простила бы? Да, наверное, трудно это… Бедная, бедная Лариса Борисовна. Жалко ее…

Вздохнула, задумалась. Мартовский ветер прошелся по лицу Нины, поднял волосы, бросил прядь на глаза. И вспомнилось вдруг, будто ветер принес с собою тот день из детства…

Ей тогда лет восемь было, кажется. А может, и меньше. Мама готовила на кухне обед, стояла над кастрюлей с бульоном, снимая ложкой мясную накипь. Вошла тетя Ляля, в халатике, с тюрбаном полотенца на голове, с насквозь проплаканным опухшим лицом. Открыла форточку, нервно прикурила сигарету. Мама недовольно повела плечом, но промолчала. Тетя Ляля докурила свою сигарету, вздохнула коротко, принялась чистить картошку, что-то напевая себе под нос. Вот тут маму вдруг и прорвало:

– Ляль! Да как ты можешь-то! После всего! Еще и ужин ему готовишь!

– Ты о чем, Лидочка? – не отрываясь от картошки, тихо спросила тетя Ляля.

– Сама знаешь о чем! Все-таки в одной квартире живем, друг у друга на виду! Я ж слышала вчера, во сколько твой Петр заявился… И как ты его встречала. И вчера, и третьего дня тоже… Что, загулял, да?

– Это не твое дело, Лидочка. Извини.

– Да не мое, конечно, кто ж спорит… А только не понимаю я тебя! Он гуляет, а ты ему картошку на ужин жаришь! Стыд ведь! Грех его покрываешь, значит! С кем он хороводится-то, хоть знаешь?

– Нет. Не знаю и знать не хочу. И вообще, у нас все хорошо, Лид. Спасибо, конечно, за участие, но… лучше не надо.

– Да как же, как же хорошо? Что я, не вижу? Чего хорошего-то, если он после кого-то – к тебе… Не противно, Ляль, нет? До меня доведись, я бы побрезговала…