Чарлстон - Александра Риплей Страница 18

– Добрый вечер, Пинкни, – спокойно сказала она. – Не стой в дверях, проходи и садись.

Но Пинкни застыл как вкопанный. Он осматривал комнату, знакомую с первых дней жизни, отмечая следы разрушения и грабежа. Исчезли серебряные блюда, распространявшие над полированными, красного дерева столами изысканные ароматы. Исчезли хрустальные вазы, в которых всегда стояли свежие цветы. Нет фарфоровых собачек, что сидели на каминной полке, охраняя очаг. Пропали все фарфоровые безделушки: дрезденские пастухи и пастушки, некогда раздражавшие его своей жеманностью, маленькая китайская танцовщица с нарисованным на веере крохотным цветущим деревцем, шкатулки, в которых мама держала конфеты. Пропало и многое другое из того, что он помнил. Исчезли все легкомысленные завитушки красоты.

Серебристо-голубой шелк, которым были обиты стены, испачкан, драпировок нет. Единственная в комнате картина висит слишком низко. Судя по пятнам сырости, она накрывает залатанную пробоину. Других картин нет, только прямоугольники темнеют вместо веселых, полных света и воздуха пейзажей.

Половины мебели нет, оставшаяся обожжена. Глубокие борозды испещрили ножки стульев – память о людях, носящих шпоры. Аккуратные заплаты на прорехах в волосяной обивке – тонкая работа, которую успела сделать Джулия. Побитый пол натерт, но плитки паркета вылезают из пазов в тех местах, откуда сдвинули тяжелый секретер и тумбочки. И нет больше персидских ковров, чтобы прикрыть царапины.

Пинкни заставил себя войти в комнату. Он осторожно ступал по голому, в выбоинах, полу. Джулия на миг широко раскрыла глаза, заметив его пустой, сколотый булавкой рукав.

– Дорогой мой мальчик! Прости меня. Тебе было очень больно?

– Теперь, слава Богу, не болит. Тетя Джулия, позволь мне представить своего друга, Симмонса. Когда я потерял руку, он спас мне жизнь.

Джулия взглянула на паренька. Она даже не пыталась скрыть отвращения. Пинкни почувствовал бодрящий прилив гнева. Он взглянул на тетушку изменившимся стальным взором.

– Что ж, добро пожаловать, мистер Симмонс, – сказала Джулия. Приглашение из-за ледяного тона не прозвучало убедительно.

Пинкни повернулся к другу, все еще маячившему в дверном проеме.

– Я же тебе говорил, – шепнул он. – Входи. Она лает, но не кусается. Мне очень жаль, Тень.

– Я встречал и похуже, – сказал паренек. Он вошел в комнату, напустив на себя развязность. – Здр-расьте, мэм, – обратился он к Джулии.

Затем Джо уселся в высокое кресло с надголовьем, в котором мог укрыться от взгляда Джулии. И она не была ему видна.

Пинкни поставил стул рядом с креслом тетушки. Щеки его раскраснелись от гнева. Ему очень хотелось высказать все, что он думает, но Джулия была его теткой, значительно старше годами, и к тому же леди.

– Благодарю за встречу с фейерверком, – натянуто пошутил он.

От Джулии не ускользнула его ирония, однако она не переменила своей кислой, надменной мины. Не отрываясь от работы, она пояснила, в чем дело. Сегодня четвертая годовщина сдачи форта Самтер. Именно в этот день началась война. С тех пор как Объединенные Силы в феврале заняли Чарлстон, они сделали все, чтобы восстановить форт. Крохотный клочок земли в гавани, некогда символ Юга, сделался теперь символом Севера. В честь перепосвящения из Нью-Йорка и Бостона пришли пароходы с победными знаками движения аболиционистов, возглавляемого Генри Уордом Бичером. Майор, а ныне полковник Андерсон, который в апреле 1861 года сдал форт, приехал в Чарлстон, чтобы поднять флаг, спущенный им четыре года назад.

– Весь день гремел оружейный салют. У меня разболелась голова. А теперь вот фейерверк. Он веселит всех пьяных негров, собравшихся в Уайт Пойнт Гарденс, и напоминает нам о том, что мы пережили за восемнадцать месяцев осады. Разумеется, я закрыла все ставни. Не хочу в этом участвовать, даже в роли свидетельницы.

Пинкни находил утешительным раздражение своей тетушки. Джулия была все та же. Она ограничилась единственным замечанием по поводу его отнятой руки. Ее безразличие странным образом целительно действовало на Пинкни. Слушая резкий, раздраженный голос тетушки, он чувствовал себя дома, несмотря на все перемены.

– А где же Стюарт, мама и Лиззи? – спросил он. – Уверен, они не смотрят на фейерверк.

– Конечно нет. Лиззи, как всегда после ужина, уложили спать. А Стюарт теперь, хоть и с неохотой, сопровождает мать на вечера. Джентльменов теперь не хватает, и младшим сыновьям приходится исполнять свой долг.

Пинкни засмеялся:

– Бедняга Стюарт! Двенадцать лет не самый подходящий возраст, чтобы ухаживать за дамами. Но где же мама ухитрилась найти развлечение в такие дни?

– Единственный вечер в городе, и только по пятницам. Салли Бретон – кто же еще? – собирает теперь всех вместе. Она избрала «голодные вечера». Их устраивают по очереди в домах, где имеется фортепиано. После полудня мальчишки передвигают мебель, сворачивают ковры и натирают пол воском. Вечером девчонки по очереди играют на фортепиано, пока молодежь танцует. В пуншевых кубках, для освежения сил, подается вода. Кто-то предложил назвать это водяными танцами, а не чайными, но Салли считает, что так будет недостаточно драматично.

Пинкни мельком взглянул на сухощавое тело своей тетушки.

– А что, люди голодают? Джулия поморщилась:

– Мы на грани голода. Все съестные припасы у янки. Они выдают талоны от их комиссара – на рис, муку, уксус, соленую свинину, зерно. Все черные выстраиваются в очередь, чтобы получить эти продукты. Пэнси, Соломон, Хэтти полдня проводят там.

– А не могут ли и белые пойти к комиссару? Джулия засмеялась. Ее смех прозвучал как ругательство.

– Могут, конечно. Но не пойдут. Мы не доставим удовольствия голубым дьяволам. Война закончилась в Виргинии, а здесь она только началась. Мы против них.

Пинкни засыпал ее самыми разными вопросами. Джулия бесстрастно и подробно рассказывала ему о событиях, случившихся в Чарлстоне со дня его отъезда, и о том, в каких условиях им теперь приходится жить.

С начала оккупации Объединенные Силы конфисковали все неповрежденные здания в городе выше Калхоун-стрит, велев чарлстонцам переселиться в старую часть города. Солдаты сожгли склады с рисом и хлопком, что вывело из строя доки. Какое-то время казалось, что бесчисленное множество разъяренных воинов способно сжечь целый город. Однако офицерам удалось подчинить их. Единственный сгоревший дом принадлежал французскому посланнику. Там чарлстонские гугеноты хранили свои ценности, предназначавшиеся для взаимной выручки.

Бывшие слуги и рабы с плантаций стекались в город в неисчислимом количестве. Ночевали они в разрушенных домах, парках, прямо на улицах. Полевой приказ Шермана № 15 гласил, что вся земля от Бофора вплоть до Чарлстона и далее на тридцать миль в глубь материка подлежит конфискации и распределению между чернокожими, которые проследовали вместе с армией через штат Джорджия. Под конфискацию подпадало и Барони. Один из генералов Шермана, Сэксон, предложил распределить 485 000 акров. Он заявил: