Завтра мы будем вместе - Галина Врублевская Страница 18

Дома, в общежитии, была только Тишка. Она была грустна. Мужчина ее мечты Серов, видимо, за пределами лаборатории уделял ей немного внимания. Мы, как две образцово-показательные школьницы, оказались одни. Я завалилась на койку, Тишка штопала дырку на незнакомых мне трениках. Голова ее низко склонилась к рукоделию, так что очки заметно сползли на нос.

— Ты что там, как Золушка, корпишь? — пошутила я. — Порвала штанцы, по деревьям лазала?

— Это спортивные брюки Анатолия Сергеевича.

— Ну ты даешь! Что, задание по практике? Он тебя попросил?

— Нет, я сама предложила. Он же без жены остался.

— Хорошенькое дело! Как тебе в голову пришло такое!

— Помнишь, на той неделе, когда у нас пьянка по случаю приезда была… Он тогда в штатское был одет. Вот тогда я и увидела, что коленка едва заметно светится.

Я знала, что Тишка приметлива. Но до такой степени! Я провела с Задорожным ночь, мне и в голову не пришло его штаны разглядывать. А Тишка тогда и видела его минут двадцать всего. Может, они потом с Серовым, когда я ушла, еще общались? Или в разговоры о чертежиках штанцы вклинились? Тут будто кадры кинофильма мелькнули перед моими глазами. Тишка и Серов на площадке черной лестницы лабораторного корпуса.

Тишка и Серов в закутке столовой, за служебным столиком. Все их почему-то скрываемые от общественности встречи вдруг суммировались в моей голове.

— Ты с ним спала? — напрямик спросила я.

Оксана залилась краской:

— Ну какое это имеет значение.

— Новая любовь, идеальная личность?

— Ты, Катя, не смейся. Капитан Серов — не такой, как все. Я бы за ним на край света пошла.

После защиты диплома я попрошу распределение в эту часть. Правда, он меня отговаривает. Не хочет, по его словам, такой жертвы. Знаю, многие мечтают вырваться из этой глуши. Но я не боюсь скуки, нет. С любимым, знаешь, и в шалаше рай.

— А физик? — напомнила я ей прошлогоднее увлечение нашим учителем. Тогда, влюбившись, Оксана мечтала остаться на кафедре, работать рядом с ним лаборанткой.

— Физик — это детское. Физик — Учитель, с большой буквы. Но он уже старик, вся голова седая. А Серов — совсем другое. Его взгляд говорит даже тогда, когда молчит он сам. А как умен, разносторонне талантлив! Ты видела морские пейзажи на стенах в клубе? Его работы!

Вот это новости, таланты объявились. А мне-то Серов показался просто бабником.

— Вот как! Он еще и художник.

Тишка почувствовала насмешку в моем голосе и замолчала.

Вдруг она тихо ойкнула — производственная травма. Уколола палец иглой. Тишка засунула пострадавший палец в рот и стала смачно его сосать.

Вскоре она снова принялась за шитье и уже другим, почти равнодушным тоном спросила:

— Катя, а тебе что, по сердцу Островский?

Ну и словечки подбирает, тургеневская барышня. Я не хотела говорить с ней об Островском. Тем более, что сама не знала, как к нему отношусь.

Я могла бы сказать лишь одно: его внимание на вечере было мне приятно.

— Мы просто разговаривали, — отмахнулась я и вновь решила подойти с другого конца к ее делам — подловить, что ли.

— Тишенька, скажи, Серов у тебя первый?

На этот раз Тишка замолчала надолго. Я даже подумала, что она не расслышала мой вопрос. Наконец послышалось тихое, как выдох:

— Первый давным-давно был.

Вот те раз! У меня на глазах происходили все ее безумные любови на расстоянии. Никак не думала, что с кем-то дошло до постели.

— И кто? Расскажи.

— Это мой отчим.

— Отчим? А когда это случилось?

Я не раз видела ее отчима. Он казался мне слегка занудным, но вполне положительным мужиком.

Не пил, не скандалил. Немного угрюмый. Он обычно лежал на диване с техническим справочником в руке. Тишка говорила, что на заводе его ценят как хорошего рационализатора. Он и дома думал над разными шаблонами, приспособлениями. И Тишка никогда на него не жаловалась.

— Давно уже. В седьмом классе, когда ты в венбольнице лежала. — Тишка говорила все тише и тише, почти шепотом. — Как-то матери не было дома. Он вошел в мою спальню и взял силой.

— Так вдруг, ни с того ни с сего? А до этого не подкатывался?

— Он и жил-то с матерью всего полгода. Видно, присматривался…

— И ты никому не рассказала?

— Нет, я боялась. И стыдно было.

— И часто это потом происходило?

— Еще один раз. Мне уже страшно было оставаться с ним дома вдвоем. Я нож под подушкой держала. Решила, убью, если еще раз сунется. А в то время моя бабушка болела. Она от той же болезни, что и твоя, скончалась. Только твоя — дома, а моя в больнице лежала. И мать при ней дежурила. Вот отчим в ее отсутствие снова ко мне полез. Тут я нож из-под подушки схватила и в пах ему метнула.

— Ну и?..

— Он, конечно, без труда мою руку перехватил, нож только царапнул по бедру. Разъярился, слов нет. Красный, всклокоченный. Обычно он свою лысину волосками с боку покрывал. Водой смочит, пятерней пригладит. А тут над одним ухом длинная прядь висит, лицо перекошенное. Одежду на мне разорвал и так издевался, так издевался.., даже грудь искусал.

Речь Тишки прервалась, и она разрыдалась. Потом она сняла очки и положила их на тумбочку, продолжая всхлипывать. Я вскочила со своей кровати и подсела к Тишке.

— Неужели ты и тогда промолчала, матери не рассказала?

— Он пригрозил: «Скажешь кому — убью!» Я хоть и дрожала от страха, в ответ бросила: «Подойдешь еще — самого убью!» Но маме не стала говорить. Она и так места себе не находила: врачи уже сообщили, что бабушка безнадежна. А тут еще я бы ее расстроила. Конечно, мне хотелось раскрыть ей глаза на этого подонка. Да она, может, еще и не поверила бы.

Она знала, что я отчима недолюбливаю. Мне этот тип сразу не понравился, когда он впервые явился в наш дом. У нас с мамой и отношения после его прихода ухудшились. А он больше после того раза не подходил. Видно, тоже испугался.

Я погладила Тишеньку по голове. Называется, лучшая подруга. Столько лет молчала! Но разве я сама рассказывала кому-нибудь про игры своего отчима «в котика»? Теперь я окончательно уверилась в том, что Петров был моим отчимом. Вот что эти отчимы с падчерицами вытворяют! Спасибо моему, что больно мне не делал. А тут такой кошмар пережить!

— Тишенька, и со мной ведь было почти такое.

— Как, с родным отцом? — изумилась она. — Да разве это возможно? Какой же свиньей надо быть, чтобы к дочери в постель залезть!

Ее близорукие глаза, полные сочувствия и печали были сейчас необыкновенно красивы. Я впервые заметила, как преображаются глаза человека, когда он настроен на твою волну.