Завтра мы будем вместе - Галина Врублевская Страница 17

— Катя, вы замечательно танцуете, — сказала жена Островского. — Какое чувство ритма, грациозность движений! Вы учились где-нибудь?

— Только на дискотеках, — польщенная похвалой, отозвалась я.

Едва все сидящие за столом успели сказать мне несколько приятных слов, как снова заиграла музыка. На этот раз предполагался медленный танец с партнером. Островский посмотрел на меня, потом перевел взгляд на жену. Та понимала его без слов. Она ободряюще улыбнулась, как бы разрешая мужу меня пригласить. Получилось, что мой сольный танец превратил меня в знаменитость, с которой каждому было лестно потанцевать. Валерий Валерьевич был великолепным партнером. Я послушно следовала за его движениями. Островский умело лавировал между танцующими, крепко удерживая руку на моих лопатках. Я откинула спину назад, как княгиня на балу. Мы были красивой парой: мужественный «отец» и скромная «дочь». Мне казалось, что я выступаю на конкурсе. Ни одного лишнего или нескромного движения.

Только чистая красота духа.

Меня снова посетила мысль, что мое место — на сцене. Я могла бы не только ерничать, но и приносить людям удовольствие. Музыка смолкла. Островский проводил меня на этот раз к нашим ребятам и вернулся к жене.

Объявили белый танец — передали инициативу женщинам. Я в таких случаях не трогаюсь с места.

По-моему, приглашать парней на танец — радость для уродин и старых дев. Юрка выжидающе смотрел на меня, готовый вскочить по первому сигналу. Я наблюдала за остальными. С дальнего столика поднялась Света Колокольцева и с гордо поднятой головой направилась к Валерию Валерьевичу. Но жена Островского проворно пригласила его на танец и растерянная Светлана повернулась к другому офицеру. Этим другим был Серов, и к нему уже шла моя Тишка. Они направлялись в его сторону почти наперегонки. Я следила за их соревнованием. Тишка поспела первой. Серов, взяв даму под локоть, вывел на середину зала. Светлана, почти не глядя, пригласила незнакомого мне офицера, сидящего за тем же столиком, что и Серов. Да, унизительная ситуация для девушки. Юра сам решился пригласить меня. Но я отказалась, сославшись на усталость. Я наблюдала, как Островский танцует со своей женой. Она была намного ниже его и почти утыкалась маленьким острым носиком ему в грудь.

Он, отстранение глядя поверх ее головы, механически делал нужные повороты. Никакой красоты в их танце не было. Партнерша все портила своей скованностью. Понятно, почему она отпустила мужа танцевать со мной: в танцах она была совсем беспомощна.

Снова начались общие танцы в толпе. Я потеряла Островского из виду. Вместе со всеми пошла танцевать общий танец, но теперь я не выделялась среди прочих. Как будто первое выступление съело мою душу. К тому же ко мне прилип Юрка.

— Я тебя больше от себя не отпущу, — пригрозил он. — Хватит красоваться с женатыми офицерами. А я на что?

— Дай мне хоть перед смертью надышаться, — пошутила я, подразумевая под «смертью» свое предстоящее замужество.

В этой шутке была доля горечи. Мне казалось, что я действительно должна буду отказаться от каких-то милых душе привычек. Вряд ли я смогу посещать дискотеки так же часто, как сейчас. И я знала, что я раба своего слова. Оттого я редко что-нибудь обещаю. Эту верность слову привила мне моя бабуля за те годы, когда она воспитывала меня одна.

Когда я привычно, как прежде перед мамкой, канючила: «Ба-б, я больше не буду…» — она резко прерывала меня:

— Никаких обещаний! Еще твой покойный дед говаривал: «Дал слово — держись, а не давши — крепись!»

Мой дед, Константин Трифонович Кузнецов, тоже вырос в Кронштадте и был главарем местной шпаны. С четырнадцати лет, как и его отец, работал на морском заводе. Вначале — мальчиком на побегушках, потом стал клепальщиком. Тогда корабли еще были не сварные, как сейчас, а клепаные. По словам бабушки выходило, что, если бы не началась война, дед спился бы или загремел в тюрьму. Он постоянно был зачинщиком каких-то драк и потасовок. Но началась война, и дед, не успев отслужить срочной, стал матросом буксира, доставлявшего боеприпасы в Кронштадт. Эта крепость, выстроенная Петром I, прикрывала Ленинград от фашистов. За всю войну дед не получил ни единой царапины, а вот после не повезло: тральщик, на котором он работал, подорвался на мине.

Позднее бабуля часто вспоминала деда, своего сумасброда Костеньку. Так вот, верность слову она считала главным его достоинством. Он никогда не обещал того, чего не мог или не хотел сделать. Свои пьяные выходки в кабаках он не считал проступками, а своими победами в потасовках он гордился.

Тягу к выпивке его дочь унаследовала, но честность не была ее характерной чертой. Моя мать безбожно врала на каждом шагу. Но я, пойманная на проказах никогда не давала обещаний, что это не повторится. «Вся в деда», — говорила бабуля. Ясное дело, еще как повторится, думала я. И позже, в техникуме, случались разные прегрешения. В критических случаях я, потупив голову, говорила: «Да, виновата», но ничего не обещала исправить. И так вышло, что с Юркой я связала себя обещанием, не любя его.

Вечер закончился. Мы с Юрой вышли из клуба, и он тут же у ступеней подъезда припечатал меня губами, будто поставил клеймо собственника. И в тот момент, когда я почти задохнулась от нехватки воздуха, вызванного сумасшедшим поцелуем, я снова увидела Островского с женой. Он, заметив нас с Юркой в такой недвусмысленной позе, деликатно отвернулся.

Мы же с Юркой стояли в световом конусе фонаря, будто на сцене. Почему я сегодня все сравниваю со сценой? Для кого я живу — для себя или для других?

Юра тоже заметил выходящих из клуба людей.

На мгновение передохнул и тут же, решительно схватив меня под руку, уволок во тьму ночи, за какие-то строения позади клуба.

— Юрка, ты сегодня прямо псих какой-то. Куда ты меня тащишь?

Он остановился и стал осыпать мое лицо короткими страстными поцелуями, постепенно приближаясь к моим губам. Когда его язык оказался в моем рту, я потеряла возможность рассуждать. Целую бесконечность я плыла в его объятиях. В каком-то полусне я видела, как он бросил на землю свою куртку, как оказался надо мной. Я хотела напомнить ему о презике, но он резким движением закинул мою широкую юбку чуть ли не на голову, не слушая меня. Мы были вместе не первый раз, но таким решительным я своего увальня Юрика еще не видела. И как он мне сегодня понравился!

Наконец он отстранил меня:

— Все, Катюша, баста. Больше я тебя делить ни с кем не буду. И никому не отдам. Ни Задорожному, ни Островскому, ни кому другому.

Странно, что он упомянул фамилию Задорожного. Неужели ему кто-то донес о том, что тот пьяный вечер я провела с мичманом?

На лоб мне упала какая-то капля, затем другая.

Начал моросить дождь.

— А сейчас, Катюшка, извини. Меня ждут ребята в кубрике. У нас сегодня междусобойчик намечается, ты отпустишь меня?

Я, конечно, не возражала. Мне даже хотелось после сегодняшнего вечера побыть одной. Юра еще раз поцеловал меня и оставил на тропинке, ведущей к нашему подъезду. Сам резко повернулся и скоро скрылся за темными силуэтами вспомогательных зданий.