Королевская любовь - Шэрон Кендрик Страница 18

Когда любимый мужчина говорит подобное, редкая женщина не растает от восторга. К тому же перспектива получить уникальную драгоценность в подарок звучала заманчиво – ведь выбирать украшение будет сам Джанферро, специально для нее.

Лучший мужчина на свете сумел пробудить в Миллисенте настоящую женщину, чувственную и раскрепощенную. Он превратил ее плоский однообразный мирок в увлекательное приключение, взял жизнь скромной девушки в свои руки и создал новую Милли – супругу правителя государства. Но в глубине души юная королева с болью сознавала, что лишена самого главного – ответной любви мужа, столь же сильной, как и ее собственное чувство.

Настал торжественный день коронации. Сверкающая корона, водруженная на голову Миллисенты, казалось, весила не меньше, чем ее будущая обладательница. Правда, к этому испытанию девушка была готова – Алессо предложил Милли заранее потренироваться, походив по комнате с этим украшением на голове.

– К ношению короны необходимо привыкнуть, Ваше Королевское Величество, – пояснил граф.

Его собеседница представляла в тот момент довольно странное зрелище – в джинсах, футболке и бесценной реликвией на голове! Едва держась на ногах, Миллисента воскликнула:

– Да она же весит целую тонну!

Однако церемония прошла гладко. Газетчики писали о «восхитительной невинности» молодой королевы, сопровождая статьи фотографиями юной особы, в которой Миллисента никак не хотела узнавать себя. Она была похожа на испуганную лань с расширенными от ужаса глазами, которая только что услышала выстрелы охотничьих ружей. Ее губы были торжественно сомкнуты, как и учили. Но это выражение лица было оправданно, ведь все еще помнили похороны старого короля.

Затем начался торжественный прием во дворце, и Милли услышала, как Лулу восторженно прошептала:

– Не могу поверить, что я – сестра королевы!

Милли заметила собственное отражение в одном из посеребренных зеркал, украшавших тронный зал. На нее смотрела грациозная красавица в белом атласном платье, похожая на сильфиду. Правда, со дня свадьбы она успела усвоить несколько серьезных уроков, и ее макияж теперь лишь слегка оттенял естественную красоту, не бросаясь при этом в глаза.

Кроме того, Миллисента свыклась с мыслью, что ее супруг, несмотря на все свое уважение и любовь, никогда открыто не выражает своих чувств. Такая простая фраза, как «я люблю тебя», ласкающая слух любой женщины, еще ни разу не срывалась с его уст.

Жизнь во дворце была далека от сказки, которую представляют себе простые смертные. С юного возраста Джанферро привыкал к одиночеству власти, и даже его родная мать была лишена возможности влиять на воспитание сына. Возможно, поэтому он вырос весьма суровым человеком, считающим любовь не более чем проявлением слабости характера.

Милли пыталась время от времени перейти на более задушевный тон в общении с мужем, и каждый раз безрезультатно. В суженных зрачках любимого читалось: «Даже и не пытайся переступить эту черту».

И только в постели, утолив голод страсти, он иногда позволял себе на очень короткое время расслабиться. Такие моменты дарили Миллисенте новую надежду, которой, увы, не суждены было осуществиться.

А ей бы так хотелось, чтобы Джанферро рассказал, как провел свой день, о чем думал – ведь подобные разговоры питают чувства всех молодоженов. Но добиться от него откровенности было сложнее, чем выжать воду из камня…

Муж продолжал внимательно смотреть на Милли, которая по-прежнему нерешительно переминалась с ноги на ногу в дверях кабинета. Его взгляд выражал нежность и в то же время легкое раздражение – ведь королевское время дорого, и даже жене не следует забывать об этом.

– Я тебя слушаю, – повторил он.

– Помнишь, во время нашего медового месяца я сказала, что хочу изучать французский? Так вот, я хотела сказать, что передумала. По-моему, итальянский важнее.

– В самом деле? – безучастно произнес супруг.

– Ну конечно. Ведь это твой родной язык.

– Я свободно говорю на четырех, – напомнил Джанферро с легким оттенком высокомерного самолюбования.

– Однако именно его ты предпочитаешь в постели.

Глаза короля сузились. Конечно, ему нравился энтузиазм молодой жены в спальне, но с какой стати она позволяет себе отрывать его от важных государственных дел ради подобных пустяков?

– Я поговорю с Алессо, и он подберет тебе учителя.

Но нарочитая холодность ответа пробудила в Миллисенте острое желание настоять на своем. Она представила себя в одной из роскошных комнат дворца наедине с частным преподавателем, пусть даже самым лучшим, и с ужасом поняла, что по-прежнему будет находиться в изоляции.

– Но я говорила, что хочу учиться в группе с другими слушателями, – возразила она.

– На это я ответил, что такой вариант представляется мне недопустимым. Что плохого в том, чтобы заниматься здесь, дорогая?

– Иногда я чувствую себя во дворце такой… одинокой. – Миллисента заметила, что на лбу мужа появилась недовольная складка, и, боясь показаться неблагодарной эгоисткой, поспешно добавила: – Конечно, я вижу, как ты занят, но…

– И ты все еще не забеременела? – прервал ее супруг.

– Н-нет.

Миллисента испуганно уставилась на него. Может, действительно все дело в ребенке? Что, если впрямь взять да и забросить подальше противозачаточные таблетки – не будет ли это лучшим решением всех проблем?

– Когда ты собираешься проконсультироваться с придворным гинекологом?

Вопрос прозвучал так откровенно неромантично, что растерянность Милли мгновенно сменилась раздражением. Можно подумать, что речь идет о какой-то породистой кобыле, а не о королевской супруге!

– Мне кажется, не стоит с этим торопиться. Мы женаты всего полгода.

Джанферро отметил про себя, что в рассуждениях жены есть доля здравого смысла, и в то же время почувствовал острое разочарование, поскольку они коснулись одной из тех немногих тем, где главное слово оставалось не за королем, а за природой.

– Ну, что ж, пожалуй, ты права, – согласился он. И, примирительно улыбнувшись, поинтересовался: – Кстати, как там обстоят дела с лошадьми? Надеюсь, они не дают тебе скучать?

Для Милли были куплены две великолепные андалузские кобылы. Однако сейчас смена темы только еще сильнее разозлила ее.

– Рискую тебя удивить, но лошади не умеют разговаривать, – бросила она с вызовом.

– Однако грумы рассказывали мне, что ты беседуешь с ними как с людьми. Похоже, верховая езда вызывает у тебя не меньше энтузиазма, чем благотворительность.

Миллисента смутно догадывалась: со стороны мужа это была похвала, признание того, что она прекрасно справляется с ролью королевы, а также намек, что во дворце есть множество занятий, и поэтому не имеет смысла пытаться устроить собственную жизнь за его пределами.