Кольцо богини - Виктория Борисова Страница 17

«Каждый день в лагере нашем протекал по раз и навсегда заведенному распорядку. Жили мы в палатках прямо возле раскопа, только сам профессор Шмелев с дочерью снимали две комнаты в деревне, у вдовы-казачки Евфросиньи Федоровны. Конни очень сердилась, но старик был непреклонен — девушке неприлично жить среди молодых мужчин!

Вставали рано, часов в шесть, умывались ледяной водой из родника, наскоро завтракали, а дальше начиналась работа. Археология не терпит суеты и поспешности, приходилось часами очищать кисточкой какой-нибудь древний черепок или позеленевшую бронзовую бляшку, извлеченную из земли. Потом найденные реликвии нужно было зарисовать, сфотографировать и описать подробнейшим образом…

В общем, работы было более чем достаточно. Трудиться приходилось буквально не поднимая головы, и времени едва оставалось на то, чтобы наскоро пообедать да искупаться в море вечером, когда дневная жара спадала немного.

Старшие мои товарищи сперва немного чуждались меня — ведь студентом в экспедиции был я один, а они уже закончили университет! — но постепенно привыкли, тем более что я очень старался не отстать от них и не боялся тяжелой работы. Даже успел подружиться с серьезным, вечно задумчивым Андреем Мерцаловым, которого в университете прозвали Сократом за высокий лоб и поистине энциклопедическую эрудицию, а это дорогого стоило…

Но главное — Конни была рядом, каждый день, каждый час! Поначалу она дичилась меня немного, но я постоянно чувствовал на себе ее взгляд — влажный, вопрошающий, будто ждущий чего-то. Мало-помалу напряжение между нами пропало, и вскоре она стала со мной так проста и сердечна, что иногда мне казалось, будто я знаю ее всю жизнь.

Чаще всего она была весела, как птичка, охотно рассказывала о гимназии Брюхоненко на Кисловке, где училась, о подругах и классных дамах, о своей гувернантке мисс Дженнерс — особе придирчивой и педантичной, но доброй и искренне привязанной к воспитаннице. Она-то и придумала звать ее Конни… „Like as my lovely niece!“ ^[4] — часто повторяла она, показывая фотографическую карточку девочки в кружевном платьице с белокурыми кудряшками до плеч. Конни привыкла к этой девочке с детских лет, как привыкают к картине, висящей на стене, и немало удивилась, когда мисс Дженнерс получила известие о том, что ее племянница вышла замуж за офицера-артиллериста и уехала в Индию. Кажется, и тетушка была удивлена не меньше…

„Бедная мисс Дженнерс! — говорила Конни серьезно, как взрослая. — Теперь у нее нет никого, кроме нас“.

Порой я видел, что в глубине ее глаз притаилась печаль — когда Конни вспоминала о маме. Мария Михайловна, урожденная баронесса фон Мекк, красавица, талантливая пианистка, умерла от чахотки пять лет назад, и теперь отец надышаться не может на единственную дочку, не отпускает ни на шаг, и даже вот на раскопки берет с собой.

В экспедиции она трудилась наравне со всеми и очень сердилась, если кто-нибудь пытался говорить с ней снисходительно, как с ребенком, или, упаси бог, усомниться в ее знаниях и навыках.

„Я вам не кисейная барышня! — говорила она, и глаза ее сверкали от гнева. — Это вы Тургенева начитались!“

И верно — в археологии Конни разбиралась не хуже многих дипломированных специалистов. К тому же никто лучше ее не умел работать с древней керамикой. Каким-то внутренним чутьем она умела угадывать первоначальную форму сосуда — сначала сосредоточенно смотрела несколько минут на груду черепков, потом ее ловкие пальцы уверенно складывали их, словно детскую игрушку — головоломку, и возникала ваза или кувшин с орнаментом…

Тот день, 1 августа, который потом войдет в историю как поворотная дата, начался совершенно обычно. Тогда ничто еще не предвещало, что и я, и мои товарищи, и сама Россия доживают последние часы мирной жизни».

Как всегда, с самого утра археологи вышли к раскопу и взялись за привычную работу. Скоро произошло событие выдающееся — под слоем земли и песка обнаружилась древняя плита с барельефом. Самое удивительное, что вышло это совершенно случайно. Близорукий, неловкий Яков Горенштейн, получивший прозвище Яша на колесах из-за своей странной походки — при каждом шаге он как будто перекатывался с пятки на мысок, и выглядело это куда как комично! — оступился возле раскопа и упал, обрушив за собой целое облако песка и пыли.

Пока профессор Шмелев строго выговаривал ему за оплошность, чуть было не погубившую плоды трудов за целую неделю: «Вы же могли культурные слои смешать, как вы не понимаете!», Яша уныло кивал и переминался с ноги на ногу. Саше даже жаль его стало. Все знали, что Яшин отец — банкир, баснословно богатый, но сына снабжает деньгами крайне скупо из-за того, что слишком уж странную и неподходящую профессию выбрал себе непокорный отпрыск. Ну, закончил бы коммерческое училище, чтобы войти со временем в семейное дело не мальчишкой, чудом вырвавшимся за черту оседлости, а образованным человеком, на худой конец — стал доктором или адвокатом, но археология… Разве ее можно мазать на хлеб?

В Москве Яша жил в мансарде, снимая маленькую комнатку у вдовы-чиновницы, питался нередко одним чаем и хлебом с ливерной колбасой, но учился упорно, все дни и ночи напролет. С малых лет он знал о «процентной норме», о том, что иудею, чтобы получить достойное образование, нужно знать гораздо больше, чем православному. Теперь, в неполные двадцать три, у Яши астма и очки с толстыми стеклами, при ходьбе он сильно сутулится и нелепо размахивает руками, говорит в нос и смешно картавит… Несколько раз его уже чуть не побили охотнорядские мясники, но товарищи отстояли. При всех своих чудачествах, Яша — человек редкого ума и доброты, с очень мягким и незлобивым характером.