Речи любовные - Алиса Ферней Страница 17

— Мне на этот вечер насрать!

Его всего переворачивало от вульгарности подобных высказываний. С кем же связал он свою жизнь! Он ничего не отвечал, не потому, что хотел позлить ее, а потому, что не знал, что говорить, если самому себе не признавался в том, что испытывает.

— Мог бы ответить, когда к тебе обращаются!

— Ты меня ни о чем не спросила, — моментально парировал он. — Откуда мне догадаться, что ты ждешь ответа.

— Говорю тебе: мне насрать на этот вечер, а ты ничего не отвечаешь.

Что-то все же накопилось и теперь поднималось в нем — некое необоримое негодование. Он не был холериком, просто его довели до крайности.

— Что я должен отвечать?

Его внезапная твердость ее ошеломила. Она поняла, что снова перешла роковой рубеж. Сколько раз у нас есть на это право?

— Тебя все бесит, ты всем недовольна, от всех тебе тошно, с людьми ты разговариваешь хуже, чем с собаками. — Он поправился: — Хотя нет, ты не станешь говорить с псами так, как со мной. Плюешь на моих друзей, презираешь моих родителей, критикуешь всех и вся, я больше никого не зову в дом, не знаю, есть ли хоть что-то, способное тебя порадовать, я пытаюсь быть ниже травы тише воды. — И закончил: — Единственное, что имеет для тебя значение, — это деньги, которые я приношу в дом и которыми ты оплачиваешь свою роскошную квартиру и домработницу.

Ну вот, он все и сказал. Это впервые. На каком склоне оказались они после этого? Максу казалось, что ссоры становились все более враждебными. Ева окаменела. Он не мог видеть ее глаз, поскольку она на него не глядела, кроме того, ему приходилось следить за дорогой, но непонятно откуда у него появилось ощущение, что ее глаза полны слез. Это и впрямь было так: одна слеза скатилась по ее щеке, оставляя за собой дорожку в розовой пудре, которую она наложила себе на лицо. Она заставляла себя пустить слезу. У него это не укладывалось в голове. Такая двойственность была вне его понимания. Она, конечно же, была задета, но плакать ни за что не стала бы, если бы не принудила себя к этому. Она непременно желала заплакать, поскольку была уверена, что женские слезы, что бы там ни говорили, всегда имеют последствия. Не заплачь она, услыхав подобные упреки, что бы он вообразил? Она плакала для него. Но поскольку он никак не реагировал, она дала волю своему гневу:

— Мерзавец! Сволочь! Подлец! — Он невозмутимо вел машину. — Подонок! Я тебя ненавижу!

Она ударила его в плечо. Он завопил от удивления и возмущения:

— Только не в машине, когда я за рулем!

Он был прав, она пристыженно выдавила: «Прости». И вот он заговорил, голос его звучал твердо:

— Этот вечер тебя выводит из себя, твое право, ты не обязана на него идти и не ходи. Предупреди остальных и сиди себе дома! Но только меня оставь в покое! — Спокойствия его как не бывало. — Оставь меня в покое, слышишь? — Он прокричал это так громко, как ей бы никогда не крикнуть. — Прекрати меня шинковать на мелкие кусочки!

Меж ними не осталось и тени прошлого чувства. Она ревела как белуга. «Муж и жена, чем не спектакль!» — подумал он. В голове проносились молодые годы — первые встречи, смешные мелочи.

— Я, видать, не такая уж выгодная партия! — ухмыльнулся он.

Она не могла взять в толк, что он хотел этим сказать, он и сам не понимал. Они замолчали.

— Выходи, я буду парковаться.

— Я могу остаться с тобой, — робко предложила она, вытирая платочком глаза.

«Откуда у нее взялся этот жалкий голосок?» — удивился он. Это было ужасно.

— Нет, — прозвучало в ответ. Он не отрывал взгляда от дороги, не снимал рук с руля. — Я хочу побыть один.

Она вышла и направилась к клубу, он смотрел ей вслед: довольно грациозная, хорошо одетая, шатенка, волосы уложены. Но сколько черствости таилось за всей этой оболочкой. Ловушка. Как он в нее угодил? Он припарковался. Ссора в машине опустошила его. В эту самую минуту Жиль Андре говорил своей спутнице: «Что будете заказывать? Чего тут только нет. Взгляните».