Мечта для нас - Тилли Коул Страница 16

Парень глубоко вздохнул, и при виде этого зрелища мое сердце заколотилось как сумасшедшее. Дверная ручка под моей рукой качнулась, и деревянная дверь со скрипом открылась.

Этот звук показался мне раскатом грома, увенчавшим трагическую симфонию Кромвеля. Он поднял голову, наши взгляды встретились, и кровь отлила от его лица.

Я сделала шаг вперед.

– Кромвель, я…

Он так резко вскочил с табурета, что тот перевернулся и упал на пол. Кромвель повернулся ко мне, его руки безвольно висели вдоль туловища, синие глаза смотрели потерянно. Он открыл рот, как будто хотел что-то сказать, но не издал ни звука. Юноша оглядел аудиторию, будто музыкальные инструменты выдавали его с головой.

– Я слышала, как ты играл. – Я шагнула вперед, нижняя губа у меня тряслась от страха. Меня пугал не Кромвель, а вся эта ситуация, то, кем на самом деле был Кромвель Дин, его внутренняя суть.

То, кем он мог бы стать.

– Твой талант… – Я покачала головой. – Кромвель, я и представить себе не могла…

Парень отвернулся от меня и сделал несколько шагов в глубь комнаты, словно пытаясь сбежать. Я протянула руку, желая коснуться его, утешить, потому что его дыхание участилось, а взгляд отчаянно метался – юноша пытался решить, что делать дальше. Наконец он бросился туда, где стояла я – к единственному выходу. Его синие глаза казались огромными на бледном лице. Он остановился всего в нескольких футах от меня: плечи поникли, вся поза так и кричала об отчаянии.

Он выглядел совершенно сломленным.

В тусклом свете пирсинг Кромвеля отбрасывал блики, точно отблеск сценического прожектора, который не осмеливался сиять слишком ярко на музыканте, что скрывает свой талант.

Теперь я разглядела, что щеки юноши блестят от слез. Он подошел ближе, подбираясь к выходу. Никогда еще я не видела его в таком состоянии. Исчезли наглость и его вызывающее поведение.

Остался только Кромвель Дин.

Моего лица коснулось его дыхание. Мята и табак.

– Бонни, – прошептал он. Мое имя на его губах резануло слух, потому что хриплый голос звучал как крик о помощи.

– Я слышала, как ты играл.

Я посмотрела в его полные слез глаза. Повисшее в комнате молчание было таким глубоким, что я слышала, как бьются в разном ритме наши сердца.

Кромвель отшатнулся, попятился и ударился спиной о стену. Взгляд его остановился на стоящем в центре комнаты пианино, и я не смогла по его глазам понять, смотрит ли он на инструмент как на врага или как на спасителя.

Парень вдруг сорвался с места, бросился к пианино, схватил какой-то предмет, лежавший на крышке, после чего попытался пройти мимо меня, но я поймала его за руку. Юноша остановился как вкопанный и низко опустил голову, его широкие плечи поникли. У меня на глаза навернулись слезы, жаль было видеть его в таком состоянии.

Он казался раздавленным и беззащитным.

– Пожалуйста… Отпусти, – попросил он.

Это прозвучало так жалобно, что у меня защемило сердце. Следовало его отпустить, но я продолжала крепко держать его за руку. Я не могла отпустить его, когда он так подавлен. А еще я вдруг поняла, что не хочу его отпускать.

– Ты можешь играть настолько… – Я покачала головой, не в силах произнести ни слова.

Кромвель прерывисто вздохнул, потом прижал что-то к груди. Отступив на шаг, я увидела, что он сжимает дрожащей рукой несколько солдатских жетонов. Он стискивал их так сильно, что побелели костяшки пальцев.

Кромвель зажмурился, и все мое тело напряглось от сочувствия, когда по щеке юноши скатилась слеза. Мне хотелось стереть ее, но я не осмелилась, потому что полагала, что он не позволит мне зайти так далеко. Когда он открыл глаза, на его лице явственно отразилось страдание.

– Бонни… – прошептал он со своим ужасным акцентом и посмотрел мне в глаза. Раньше из-за произношения его тон казался мне покровительственным, но сейчас, когда юноша говорил хрипло и жалобно, его голос показался мне очаровательным.

Потом парень вырвался и побежал к двери.

– Кромвель! – закричала я ему вслед.

Он остановился в дверях, но не обернулся. Мне хотелось, чтобы он остался. Я не знала, что сказать, но мне не хотелось его отпускать. Казалось, прошла вечность, пока он стоял в дверях, а я ждала, что он сделает – уйдет или вернется ко мне. Но потом дверь открылась и закрылась. Я осталась одна.

Я пыталась перевести дыхание, хотела сдвинуться с места и догнать юношу, но ноги словно приросли к полу. Перед глазами до сих пор стояла картинка: сломленный Кромвель за пианино. Только сделав десять глубоких вдохов, я снова обрела способность двигаться.

Подошла к пианино, подняла табурет, поставила на место, села и провела пальцами по клавишам. Они еще хранили тепло его пальцев.

Что-то мокрое коснулось моего пальца – слеза Кромвеля.

Я не стала ее вытирать, вместо этого заиграла мелодию собственного сочинения. Закрыв глаза, я открыла рот и запела, давая выход охватившей меня огромной радости. Ответная мольба, стихи, положенные на музыку, изливались из моего сердца, из глубины души.

Я пела тихо – эту песню я написала лишь для себя. Сейчас она пришлась как нельзя кстати, потому что смысл идеально вписывался в величие момента. Эта песня помогала мне оставаться сильной.

Вообще-то ее полагалось исполнять под гитару, и все же, сама не знаю почему, я сидела здесь, за этим прекрасным инструментом. Мои натренированные пальцы уверенно перебирали клавиши, но когда песня подошла к концу и я опустила крышку пианино, то знала: моя игра не шла ни в какое сравнение с той музыкой, которую извлекал из инструмента Кромвель Дин.

Я посмотрела на дверь: мне до сих пор мерещился срывающийся голос Кромвеля, его загнанный взгляд. Глубоко вздохнув, я попыталась воскресить свою недавнюю неприязнь к этому парню, которую испытывала с нашей первой встречи.

Тщетно: она исчезла. Не помогали даже воспоминания о его грубом и наглом поведении. Теперь-то я знала: за этими синими глазами, татуировками и темными волосами скрывалась боль. Одно мгновение – и я уже не могла думать о Кромвеле так же, как думала раньше.

По щеке скатилась слеза. Кромвель Дин перенес такую сильную травму, что лишился способности наслаждаться музыкой. От боли он даже заплакал.

Сердце сжалось, потому что я и сама знала, каково это: страдать.

Кто бы мог подумать, что у нас с Кромвелем найдется что-то общее? Но захочет ли он разделить со мной этот секрет?

Я вздохнула.

Вероятно, не захочет.