Босиком по траве  - Эми Хармон Страница 13

Увы, на самом деле я вовсе не парила и быстро начала спотыкаться. Тяжелые ботинки увязли в снегу, и я взмахнула руками, ловя равновесие. Туман музыкальной эйфории рассеялся. Я кубарем покатилась с холма и, преодолев таким образом две трети пути, упала в сугроб. Я так редко вела себя как ребенок, и вот жестокая ирония: стоило мне на минуту забыться детским восторгом, как я тут же за это поплатилась. Я была совсем одна. Нога мучительно ныла. Я всхлипнула, охваченная тошнотворным страхом, и поползла на четвереньках, словно пытаясь убежать от боли.

Книжки с нотами рассыпались по склону, отмечая траекторию моего падения. Бросить их в снегу я не могла. Я начала карабкаться вверх по холму и только тогда заметила, что потеряла перчатки и очки. Обычно меня спасали подошвы ботинок, и без опоры на них я постоянно сползала вниз. Я изо всех сил сдерживала слезы, ругая себя за глупое поведение и с трудом сгребая ближайшие книги. За те, что лежали дальше, оставалось только помолиться. О том, чтобы снова забраться на холм и дойти до дома Сони, не могло быть и речи. В итоге я скатилась по склону, прижимая к себе стопку нот и притормаживая здоровой ногой.

Добравшись до основания холма, я столкнулась с новой проблемой. Как мне попасть домой? Сесть на велосипед я не могла: на поврежденную ногу было невозможно наступить. С равновесием у меня всегда были проблемы, так что доскакать на одной ноге, толкая перед собой велосипед, я тоже не смогла бы. Поэтому я закинула сумку с книжками за спину и отправилась домой на четвереньках. На улице стремительно темнело, и я поняла, что дело плохо. Проползти две мили я просто не смогу. При мысли о том, что родные найдут мое окоченевшее тело на обочине, меня охватила острая жалость к себе. На глазах выступили слезы. Будет ли Сэмюэль скучать по мне? Вот бы увидеть его еще разок перед смертью! Может, он порежет себе руку, как делали индейцы команчи, когда у них кто-нибудь умирал. Шрамы на руках показывали, скольких близких потерял человек.

Я еще спросила у него, откуда он знает о традициях команчей, если сам из навахо. Сэмюэль ответил, что многие легенды и сказания известны не одному племени, а нескольким. Бабушка объяснила ему, что таким образом команчи хранят память об умерших, не называя их имен.

От этих невеселых размышлений меня отвлекло блеяние овцы, раздавшееся где-то слева от меня. Животное, похоже, разделяло мои чувства. Овца издала еще один печальный крик, и я наконец разглядела черный нос и ножки. Бедняга прижималась к низенькой живой изгороди из кустов можжевельника. Я поползла к ней в надежде погреться. Шерсть ведь теплая, правильно?

Овца моего энтузиазма не разделяла. На мое приближение животное отреагировало новым жалобным стоном, запрокинув голову и словно предупреждая, чтобы я не подходила. «НЕ-Е-Е-ЕТ!» – казалось, кричала овца. Я хихикнула и тут же всхлипнула. Происходящее поражало бессмысленностью и абсурдом. «НЕ-Е-Е-ЕТ!» – опять проблеяло животное.

Где-то вдалеке залаяла собака. Овца ответила на зов. Снова лай. Может, кто-нибудь ищет овцу. Я не слишком-то надеялась, что ищут меня. Отец и братья любили меня, но они вряд ли заметили бы мое отсутствие раньше, чем через несколько часов. Собака лаяла все ближе. Овца отвечала ей, и я с надеждой ждала своего лохматого спасителя. Мне было холодно и немного мокро, а руки болели почти так же сильно, как нога. Я нахохлилась, кутаясь в свое красивое фиолетово-голубое пальто, и принялась молиться.

Было уже темно, когда черно-белый пес подбежал к потерявшейся овце. Это был Гус, помесь колли, собака Дона Йейтса. Следом за ним, чуть отставая, шел Сэмюэль в черной лыжной шапке и стеганой куртке. Вместо мокасин на нем были шнурованные ботинки. Я радостно вскрикнула, и Сэмюэль в изумлении остановился.

– Джози?

– Сэмюэль! Я подвернула ногу и не могу добраться домой на велосипеде. Пыталась ползти, – пробормотала я, стуча зубами, – но без перчаток холодно, а до дома так далеко!

Сэмюэль опустился на корточки, стянул шапку с головы и надел ее на меня. Мне вдруг стало тепло. Я была так рада видеть своего внезапного спасителя, что слезы, которые я старалась сдержать, потекли у меня по щекам. Сэмюэль сжал мои руки в своих и принялся растирать.

– Что ты здесь забыла?

В его голосе слышался гнев, а пальцы, словно в подкрепление резких слов, еще сильнее стиснули мои руки. Слезы у меня полились ручьем.

– Я каждый вечер хожу на уроки фортепиано к миссис Гримальди. Она живет на Окраинном холме. – Я решила не рассказывать о том, как отвлеклась на музыку и скатилась со склона.

– А как вышло, что ты, полузамерзшая, ползешь на четвереньках? – рявкнул Сэмюэль, будто не веря своим глазам.

– Я поскользнулась, – с вызовом ответила я, высвобождая руки, чтобы утереть слезы с замерзших щек.

Сэмюэль снял перчатки и натянул их на меня. Потом встал, протянул мне руку и помог подняться.

– Если обопрешься на меня, сможешь идти?

Теперь его голос звучал уже не так резко. Я попыталась сделать шаг и тут же почувствовала острую боль в лодыжке, словно в нее вонзили ледоруб. Я рухнула к ногам Сэмюэля. К горлу подкатила тошнота, вызванная болью. Меня вырвало прямо на месте, так что я едва не запачкала ботинки своего спасителя. К счастью, пообедала я всего лишь яблоком и половинкой сэндвича, и было это несколько часов назад, так что приступ тошноты долго не продлился. Но то, что это произошло при свидетелях, было намного хуже любой боли. Я застонала от унижения, когда Сэмюэль присыпал остатки моего обеда снегом и снова сел на корточки рядом со мной. Он протянул мне пригоршню снега, чтобы прополоскать рот, что я и сделала. Руки у меня дрожали.

– Мне показалось, или ты говорила, что приехала на велосипеде? – мягко спросил Сэмюэль.

– Да. Он остался у подножия холма. – Мой голос задрожал, и я резко замолчала, не желая еще больше опозориться.

Сэмюэль встал и направился в ту сторону, откуда я приползла. Через несколько минут он снова возник рядом, только теперь с ним был мой велосипед.

– Я помогу тебе взобраться…

– Я не смогу крутить педали, Сэмюэль! – перебила я. Горло снова сжалось от подступивших слез.

– Я знаю, – спокойно отозвался он. – Но сиденье-то длинное. Я сяду сзади тебя и буду крутить педали.

Для меня велосипед был как раз, но если на него сядет почти двухметровый Сэмюэль… интересный получится вид. Сэмюэль заставил меня подняться, придерживая велосипед одной рукой. Потом подкатил его поближе ко мне, перекинул ногу через седло и помог мне сесть впереди.

– Можешь положить ноги перед собой?

Рама велосипеда образовывала удобный изгиб, куда можно было поставить ноги, если не крутишь педали. Сэмюэль помог мне поднять ушибленную ногу, а я подвинулась на самый краешек сиденья. Он взялся за руль, оттолкнулся, и велосипед, поскрипывая и покачиваясь, заскользил вперед. Переднее колесо опасно завихляло по гравию и снегу. Я крепко зажмурилась и сцепила зубы, сдерживая рвущийся наружу крик испуга. Сэмюэль проехал несколько метров, отталкиваясь от земли обеими ногами, пока мы не разогнались, и только тогда начал крутить педали.