Ниточка судьбы - Елена Гонцова Страница 13

— Про журналюгу по фамилии Тетерин.

— А что он новый Танюшин поклонник, это ты пропустил?

— Извини, Татьяна-свет, сразу не понял. Впрочем, может, именно этот — славный малый и педант. Хотя не слышал такой фамилии, не знаю. Может, какой-нибудь из его псевдонимов мне знаком? Назовите хоть один.

— Николай Майоров, Илья Некитаев, — Танечка морщила лоб, старательно припоминая вычурные имена. — Иван Нескромный, Денис Леонидов, Капитон Бабаван…

— Довольно, я все понял. — Вера с удивлением наблюдала за реакцией Осетрова. Первые два имени заставили его сердито нахмуриться, потом в уголках губ появилась ироническая усмешка, и теперь саркастический Володя уже откровенно потешался над растерянной Татьяной. — Все имена борзописцев похожи друг на друга как одна капля дерьма на другую. Если тебе, Танюша, зачем-то понадобился журналист, флаг в руки. Но если ты соблаговолишь послушаться совета старинного приятеля, и умного, надо сказать без скромности, отправь этого борзописца в отставку, и немедленно.

— Я тебя ни с кем не знакомила, подружка. — Вера вдруг честно призналась себе, что эта история ей категорически не нравится. Но не потому, что она может обернуться для Тани очередным разочарованием, а потому, что именно ей, Вере, во всем этом изначально отведена какая-то роль, которая может серьезно Грозить ее благополучию и даже жизни. Откуда взялась эта уверенность, Вера не смогла бы ответить, но она существовала, вне зависимости от ее рассудка, и укреплялась в ней. — Боярин Осетров дело туго знает. Он тебе вставит в надменную твою головку пропущенную главу. Я его специально пригласила для этого. Или ты думаешь, что случайно оказалась у меня нынче в полдень? Подумай, подумай. Ты все-таки едешь?

— Никак нельзя, — ответила Таня, сделав театральную паузу перед второй половиной фразы, — мне оставаться. У Володи сегодня особенное расположение духа и он отрицает всех иных мужиков.

Она странно улыбнулась и пропала за дверью, в проеме которой исчезала много раз, но ровно столько же раз являлась снова.

Сейчас новое появление не было полностью гарантировано. Вере стало вдруг безумно жаль Ключареву, такую глупую куклу.

— Танюшка играет в новой ландшафтной пьесе. Теперь это урбанистический пейзаж, полный московских закоулков.

— Меня это пугает меньше всего, — ответил Осетров. — Да ты никак заступаешься за нее? Ты всегда порицала ее выходки. Не стану предвосхищать события, но в этот раз все может повернуться иначе.

Осетров отличался обстоятельным знанием самых разнообразных вещей, полагая, что это естественно для многих, и ничуть этим не гордясь. Он мог с разной степенью осведомленности судить о тысяче городов, их истории, тайнах и безысходно искаженной яви, о сотнях исторических персонажей, открытых ему с неведомой стороны. Странно, что он почти никогда не бахвалился этим знанием, скорее, наоборот — был исполнен печали оттого, что знает некие сокровенные пружины.

Наверное, он скучал бы от своих книжных занятий, помноженных на бесчисленные поездки, если б не был столь спокоен от природы и столь щедро одарен физически. Вере он всегда представлялся сказочным Алешей Поповичем, не тем, с картины Васнецова, но каким-то другим, подлинным, поповским сыном или внуком, которого позвала иная дорога. Вероятно, так все и было. Родословная приятеля Веру мало интересовала и складывалась больше из бесконечных его исторических бестселлеров, которыми зачитывался широкий круг любителей загадочных древностей.

— Я наблюдала за тобой. — Вера произнесла это тихо, будто боялась, что на вопрос, высказанный более громким голосом, Володя не ответит. — Тебе знакомы эти псевдонимы?

— Кроме Капитона Бабавана, эта фигура мне ни разу на страницах прессы не встречалась. А об остальных могу сказать пока одно: все они принадлежат разным людям, которые в действительности честно пашут на разные серьезные и полусерьезные издания, не отличающиеся особенной желтизной. И при чем тут какой-то Тетехин…

— Тетерин, — поправила Вера.

— Ну да. Прикажешь выяснить?

— Конечно, если можешь, и немедленно.

Выражение лица Осетрова говорило о том, что вот сейчас, тут же, он кинется выполнять эксклюзивное поручение своей владычицы и повелительницы, не взирая на абсолютную невыполнимость этого задания, но вместо этого он вдруг охнул, развел растерянно руками и с криком «Тупой осел!» ринулся в прихожую, откуда принес букет влажных цветов. Это были восхитительные мелкие алые розочки с твердыми зелеными листочками, колючие, шевелящиеся.

— Тебе, — прогудел Осетров. — Я как раз оказался в одном из великих русских монастырей, под Калугой. Эх, какая это была обитель когда-то! Там какие-то бывшие моряки построили теплицы, выращивают для монахов овощи и все такое прочее. У меня ощущение, что розы там развиваются сами по себе, вышли откуда-то из-под земли.

Владимир был в своей традиционной роли, давая через себя выговориться и расхвастаться руинам, деревьям, тем же цветам, извилистым дорогам.

— А со мной тут всякого наслучалось, — сказала Вера, все еще разглядывая сами по себе шевелящиеся розы с блестящими серебряными каплями влаги.

— Мы с тобой одной крови, ты и я… но боги азбучных истин — вот боги на все времена, — без важности произнес он обыкновенное свое приветствие из любимого Киплинга, которого знал, как многое другое, наизусть. Больше всего он любил роман «Ким», как видно сожалея, что по сложению, происхождению и воспитанию не мог быть изворотливым английским подростком Кимом, выросшим в Индии и талантливо играющим в Большой Шпионской Игре на милом сердцу Востоке.

Вере показалось, что Володя многое знал о новом женихе Танюши Ключаревой, а бархатно так задирался перед той специально, чтобы заставить двигаться в определенном направлении. Возможности своего богатырского обаяния он оценивал адекватно, расходуя их как бы нехотя, как будто это вовсе не он, а некто другой, старательно работающий над идеальной линией в миниатюрном пейзаже, который вмещает весь мир.

— Ты для чего так потратился! Знаешь ведь, я ем как мышка. — Вера разбирала огромный пакет со снедью, который Осетров принес с собой.

— Зато я люблю покушать. А тебя объедать, хоть ты и стала знаменитой и богатой, у меня не хватает совести. Кроме того, в этом милом пакетике есть кое-что, что ты, точно знаю, очень любишь. У-стри-цы, прямо из Атлантического океана, маринованные в собственной, так сказать, среде.

— Я люблю свежие, впрочем, спасибо.

— Извини, никогда не знал, как их открывают порядочные люди, и не предполагал это знание в тебе.

— Мы с Татьяной, когда ходили парой, нарочно научились этому искусству, чтобы невзначай не опарафиниться на каком-нибудь фантастическом высоком приеме, который нам грезился в недалеком и светлом будущем.

— Ну для тебя-то это будущее стало настоящим.

— Да, только я потеряла интерес к любым приемам. Вот еще новость будет, — заметила как бы между делом Вера, раскладывая на фарфоровые тарелки розовую форель, круассаны с паштетом из гусиной печенки, большие черные маслины, свежие, пупырчатые огурчики, поставила тонкостенный бокал для себя и большой фужер для Володи. — Ключарева приревнует меня к тебе… Раньше она была звездой и смотрела на меня как на подшефную из младших классов. А теперь я как бы стала знаменитой, могу себе позволить невозможное прежде. С большими людьми пить наедине вино из большой глиняной бутылки, на этикетке которой значится… Что там значится? Ага, Цацалашвили, Давид, человек, который это вино приготовил специально для большого человека и маленькой подруги его.