Опасное увлечение - Керриган Берн Страница 11

— Мисс Милли, я могу говорить без обиняков?

— Конечно.

Милли вытащила из тяжелых волос шпильки, и дотоле болевшая кожа головы мучительно зачесалось. Пот от жаркого сценического света и духоты последующей вечеринки высох на коже, и она с нетерпением и сладостным удовольствием предвкушала горячую ванну.

— Вы никогда не приводите домой мужчину.

Пораженная, Милли так и замерла, держа руки в волосах. Если бы миссис Бримтри знала, что сегодня вечером она едва не привела одного из них домой. Если бы она только знала, как она себя вела. Точно бы отправила в церковь замаливать грехи.

— У меня есть Якоб, — мягко возразила она.

— Это совсем другое.

Мистер Джордж и миссис Беатрис Бримтри служили у нее дворецким и экономкой уже почти два года, с тех пор как она могла позволить себе держать прислугу, и, несмотря на столь короткий срок, они стали как одна семья. Однако даже будучи горячо любящими супругами, дотоле они никогда не осмеливались говорить Милли ничего подобного. Что сегодня за вечер, постоянно напоминающий ей об одиночестве?

— Просто такие женщины, как вы, предпочитают жить своим умом и вечно ждут идеала.

Опустив руки, Милли моргнула.

— Неужели? — прикидываясь беззаботной, спросила она, но внизу живота, где всего пару часов назад все горело желанием, привычно кольнуло одиночество.

— Я все время беспокоюсь о том, что вы почти каждый вечер разыгрываете истории о влюбленных рыцарях, изъясняющихся сонетами, кончающих самоубийством во имя любви или сражающихся с тиранами и чудовищами и спасающих даму. Сейчас таких героев не сыскать, но и сегодня полным-полно хороших мужчин.

Как кто, например? Бентли Драмл? Господи, она и впрямь отвратительна, если не может выкинуть его из головы. Разбойник. Ничего хорошего. Ей следовало удовольствоваться своим первым впечатлением от него.

Произнося все эти слова, Беатрис не смотрела ей в глаза, и Милли подумала, что ее нерешительность и волнение восхитительны.

— Иногда приходится идти на уступки, может, он, к примеру, красавчик, но дымит как паровоз. Или добрый малый, но от молока у него ужасные ветры. Или, скажем, богат, но у него парочка скверных зубов.

— Вы хотите сказать, что я высокомерна?

Тот факт, что миссис Бримтри не стала спорить, задел ее сильнее, чем Милли могла подумать.

— Иногда надо принимать мужчину таким, как он есть, со всеми недостатками и тому подобным, и одиночество улетучится, и мрачная полоса минует. Если он почувствует, что вы любите его со всеми недостатками, он, скорее всего, будет любить вас и после того, как пройдет ваша молодость, известность и красота.

— Я не одинока, — солгала Милли. — У меня есть Якоб…

— Нехорошо, что у мальчика нет отца. И, кроме того, не успеете вы и глазом моргнуть, как он вырастет и у него будет своя семья. И что тогда будет с вами?

Милли отвернулась от миссис Бримтри и почувствовала себя обнаженнее, чем без одежды.

— Поверьте мне, так лучше.

Якобу нужно больше защиты, чем большинству мальчиков, и все из-за страшной тайны его матери.

— Но…

— Спокойной ночи, Беатрис, — твердо сказала Милли. — И пожалуйста, не забудьте передать от меня сердечный привет Джорджу.

Воцарилось молчание, и Милли подошла к ванне.

— Да, мадам.

Милли ждала, пока захлопнется дверь, чтобы переступить через край медной ванны и, глубоко вдохнув, опуститься в нее с головой. Когда она кланялась публике на той сцене, ей казалось, что этот блестящий вечер ничто не способно омрачить. Самое замечательное и блестящее подтверждение всей ее жизни.

Но она ошибалась.

Беатрис называла ее «мадам», когда была чем-то недовольна. Полагая, что дает добрый совет, не подозревала, насколько весь мир опасен для нее и Якоба. Появление в ее жизни мужчины разрушит безопасность и комфорт, которые она для них создала.

Якоб заслужил быть в безопасности и расти без страха. Он заслужил лучшее из того, что она могла ему дать. Получше, чем дали ей родители и братья. Получше, чем волочащиеся за ней, но без любви, распутники и знатные господа.

И лучше, чем Бентли Драмл.

Черт побери, почему он всплывал у нее в голове каждые десять секунд? Во всем виноваты парадоксы его лица. Скорее всего. Теплая кожа, красивая и темная, рыжие волосы и требовательные глаза. Как будто он жил в солнечных краях.

Были и другие противоречия, которые она тотчас ощутила. Горячий язык. Холодные глаза. Грубые руки. Нежные пальцы. Жесткий рот. Мягкие губы.

Милли выругалась, расплескала воду и выругалась еще раз, на сей раз по-польски.

Забыть о мужчинах. Ей надо делать карьеру. Растить сына. И ради него до поры довольствоваться сценическими героями — она ведь прекрасно знала, что в одном миссис Бримтри была права.

В реальном мире их не существовало.

От холода у Кристофера Арджента заболели руки. Он влез на кованые железные ворота и с каменного столба ограды переступил на карниз нижнего этажа квартиры Милли Ли Кер. Его подогнанный по фигуре жилет стеснял движения, он его снял и повесил на одну из множества торчащих железных пик ворот. По узкому коридору Друри-Лейн пронесся порыв ветра и полоснул его тело сквозь рубашку, как кнутом. Сходство болевых ощущений и вправду было поразительным. И ему даже пришла в голову мысль, что боль от удара кнута не так сильно пронизывает тело, как ледяной ветер. Тем не менее последующее жжение в обоих случаях было поразительно сходным.

На пустынной улице царило спокойствие, бывшее ему на руку. Такой холод, весь город покрывший инеем, вынудил даже самых стойких ночных гуляк и преступников сидеть под крышей.

К холоду Арджент привык. Был рожден в нем и им вымуштрован. И вспоминал о нем только тогда, когда тот отражался на его физическом состоянии.

Как сейчас, когда он чувствовал, как с каждой минутой коченели суставы пальцев. Мобилизовавшись, он быстренько прикинул расстояние до второго этажа и, встав на цыпочки, потянулся вверх.

Грубый кирпич карниза врезался ему в кончики пальцев, но он стиснул зубы и всей силой рук и спины поднял подбородок над карнизом. Подтянув верхнюю часть тела, он первым делом убедился, что никто не смотрит из окна на улицу.

Мягкий свет фонаря пронзал ночь, но даже со своей ненадежной точки обзора он мог видеть, что ему не грозит опасность быть обнаруженным, поскольку окно даже при открытых шторах загораживала японская ширма.

Крякнув, он вскинул ногу и, опершись ступней, распрямился и встал, развернувшись спиной к узкому проему стены красного кирпича между двумя арочными окнами.

Ему доводилось влезать на стены с узкими карнизами, но нечасто.

Сунув ладони под мышки, чтобы их согреть, он повернул шею и заглянул в окно. Японская ширма у окна была длиной около четырех пейсов ^[5] и состояла из трех створок, для устойчивости развернутых по диагонали в разные стороны. На створке, закрывавшей ему обзор, был нарисован азиатский пейзаж.