Пять лет замужества. Условно - Анна Богданова Страница 11

– Все в этом городе с ума сошли. Ходят – сами с собой разговаривают. Ой, не приведи Господи вот так ходить и на всю улицу с собой трепаться!

– Здравствуйте! – ещё громче и со всей выразительностью, на какую была способна, проговорила Люся.

– Ку-ку, – прошептала тётка и сорвалась с места, как ошпаренная.

– Ну никто не здоровается! Надо же! Наверное, уже не модно, – буркнула себе под нос Людмила, и ноги её сами привели на местный рынок. – Вот где нужно работу искать! – воскликнула она и, окрылённая, ринулась в рыбный отдел.

Но ни в рыбном, не в молочном, ни в кондитерском, ни в мясном, ни в каком-либо другом отделе в Люсе Подлипкиной никто не нуждался – никому не нужна была девушка без московской прописки и без жилья, да ещё в придачу и подозрительного вида – с раскрытым ртом и то и дело дёргающейся щекой. Та же участь поджидала её и на вещевом рынке – тут продавцы тоже от неё шарахались, мотали головой в знак того, что им никто не нужен. Наконец Люся, совершенно разочарованная огромным городом, где никто не здоровается и не нуждается в ней как в рабочей силе, уже собираясь выходить, узрела аппендиксный коридорчик, присоединённый к узкому проходу, соединяющему вещевой рынок с рынком продуктовым. Узрела и поняла, что это её последняя надежда, спасительная соломинка, за которую надо ухватиться и держаться, пока тебя не вышвырнут вместе с соломинкой.

Именно в этот момент, момент отчаяния и безысходности, Людмила Подлипкина и предстала перед нашей героиней в то самое хмурое мартовское утро в бежевом прорезиненном плаще с навесной кокеткой, какие были очень распространены в пятидесятые годы прошлого столетия. После того как Люся заявила, что ей нужен вовсе не хлопковый лифчик с широким кружевом, а работа, Анфиса не стала сразу отказываться от девицы из Бобрыкино, а всмотревшись в неё повнимательнее, спросила:

– Что ж ты делать умеешь?

– Много чего! Возьмите, не пожалеете! Только мне жить негде и денег почти нет, но я отработаю. Всё отработаю, не сомневайтесь!

Анфиса интуитивно почувствовала, что провинциальная девица может ей быть полезной – она сразу распознала в ней какую-то нечеловеческую, даже, пожалуй, собачью преданность и поразительную готовность выполнить всё, что она ей не скажет, а главное – так это то, что девица всегда будет относиться к ней с глубочайшим почтением что ей в голову не придёт считать себя ровней Анфисе. Разгадав таким образом Люсину наивную натуру, Распекаева сделала вывод, что из всего этого можно извлечь немалую выгоду. К тому же наша героиня переживала тогда не лучшие времена – её тётушка (ныне почившая) два месяца назад взгромоздилась на стремянку, чтобы достать с антресолей шляпку, да то ли неудачно её установила, то ли стремянка уже была стара, но завершилась эта идея со шляпкой крайне плачевно – Варвара Михайловна покачнулась, взвизгнула от испуга и неожиданности и, не успев как следует вздохнуть, рухнула на блестящий дубовый паркет «ёлочкой», которым всегда очень гордилась. Результатом лазания за шляпкой явился перелом тазобедренного сустава. Тётка, не привыкшая к боли, выла теперь целыми днями, требовала повышенного внимания со стороны племянницы. Племянница же по причине крайней занятости продажей лифчиков и трусов на крытом и бестолковом рынке на окраине города склонила свою бывшую опекуншу нанять сиделку.

Первый месяц после выписки из больницы Варвара Михайловна забавлялась тем, что ежедневно устраивала кастинг подходящей сиделки. В доме побывало много женщин, готовых за немалые деньги не отходить от жертвы модных шляпок, но тётка капризничала, посылая кандидаток куда подальше:

– Эта слишком молода! Зачем она мне?! Я – лежачая, встать не в состоянии, проследить за ней не могу. Знаю я, чем она будет в моей квартире заниматься! Воровать да мужиков водить! Воды не принесёт! Не дозовёшься! Иди, иди, откуда пришла, – и только за кандидаткой захлопывалась дверь, тётка, забыв про свою больную ногу, заливалась гомерическим смехом.

Если приходила женщина в летах, Варвара Михайловна спрашивала ее, серьёзно так:

– Простите, а кто из нас за кем ходить будет? Вам уж самой, голубушка, сиделка нужна! Ступайте, ступайте с миром! – и снова, откинув кудрявую, надушенную дорогими французскими духами (не то что там каким-то подозрительным «Made in France», пахнущим дихлофосом) голову на пышные подушки в батистовых наволочках, тётка заливалась диким хохотом.

– Фисочка, а как ты думаешь, не нанять ли нам с тобой какого-нибудь симпатичного медбратика из больницы? А? Как ты на это смотришь? – ещё прыская, лукаво, кокетливо даже, спрашивала она.

– Отрицательно, – шипела в ответ Фисочка и приводила на следующий день новых кандидаток.

– Нет, нет, это всё не то, – насмеявшись, говорила привередливая тётушка, – Мне нужна ответственная женщина, которая понимала бы всю серьёзность своей работы. Я плачу, я и музыку заказываю! Тут требуется человек, который сознавал бы, что его наняли дежурить у постели тяжелобольной, несчастной женщины! – обычно подобные слова тётка произносила перед тем, как в очередной раз завыть.

Сиделка нашлась лишь спустя два месяца. Варвара Михайловна вдруг заявила, что допустит к себе только глубоко верующего человека, который посещает каждую неделю церковь, молитвы разные знает и т.д. и т.п. Лёд тронулся, так думала Анфиса, когда сломя голову летела к ближайшей церкви, которой оказалась, как назло, церковью «Благостного милосердия и щемящей сострадательности» (Фиса, естественно, тогда не ведала, что творит). Дождавшись конца собрания, Распекаева подошла к лавке сопутствующих товаров с красочными брошюрами, разноцветными шнурками, стеклянными шариками и, проникновенно глядя на пожилую бесцветную женщину с конским седым хвостом на макушке, поделилась своей проблемой. Та, подумав с минуту, посоветовала обратиться ей к Наталье Егоровне Уткиной, которая в тот момент пыталась заполучить ярко-зелёный свитер, вырывая его из рук маленькой сухонькой старушенции, хотя та, несмотря на свой небольшой рост и худобу, вцепилась в него мёртвой хваткой и дарить никому не собиралась.

– Что это они делают? – поинтересовалась Анфиса.

– Гуманитарную помощь делят, – спокойно ответила женщина с конским хвостом на макушке и кивком указала на огромную гору тряпья, что была навалена поодаль, у окна.

Делёжка свитера закончилась плачевно для обеих «милосердиянок» – тот рукав, за который тянула Наталья Егоровна, затрещал по шву, и большая часть вожделенной вещи осталась в руках немощной с виду старушки. Уткина злобно посмотрела на соперницу и оставила её в недоумении изучать изуродованный свитер – сама же подскочила к лавке сопутствующих товаров и принялась что-то возбуждённо, в экстазе даже, нашёптывать бесцветной женщине с седым конским хвостом на макушке. Высказав наболевшее, Уткина удостоила наконец Анфису взглядом – более того, когда услышала, сколько ей будут платить за сидение у постели больной, закивала головой в знак согласия, сразу сказала, что одинока и родственников у неё никаких нет – мол, могу вообще не отходить от вашей тётушки ни днем, ни ночью, поселиться-де у неё, у вашей благодетельницы могу. Проговорив это, Наталья Егоровна затеребила поясок длинного и широкого коричневого платья с протёртыми, просвечивающимися локтями, явно не с её плеча, и впала в странное сомнамбулическое состояние.